ГЛАВА 3.

Сквозь дым пожаров в поисках гигантских тайменей.

Горы Путорана местное население зовёт Северным Камнем. Это настоящие столовые горы с плоскими, словно срезанными и выровненными каким-то специальным гигантским инструментом, вершинами. По такой вершине можно шагать, словно по асфальтовой площади, так как нет там ничего кро¬ме редких развалов чёрных базальтовых глыб, да вздрагивающих перин кудрявого белесого ягеля.

Горы спадают в свои долины крутыми скалистыми обрывами и чем-то отдалённо напоминают аппетитные кулинарные изделия, игриво прозванные в народе «ромовыми бабами». По склонам растут редкостойные лиственничники и мелкий кустарник. В одной из таких долин Северного Камня и начинает свой долгий путь к океану Котуй — загадочный и манящий.

Пробив себе дорогу в тесных ущельях и почувствовав собственную силу, он вдруг разливается в вытянутое, каплевидное озеро. Это и есть Дюпкун, на берегах которого мы готовимся к сплаву в неизвестное. Берега озера покрыты редкой тайгой.

Основной вид деревьев — лиственница. Правда, есть немного ольхи, которая больше похожа на кустарник чем на деревья. Подлесок составляет карликовая березка, багульник и голубичник.

В этом году ягод почти нет — всё сгорело ж жгучих лучах палящего солн¬ца. Берега озера в основном пологие, заканчивающиеся грязно-серыми пес¬чаными косами, плавно переходящими в отмели. Пески во многих местах зыбу¬чие.

Первым в этом убедился Лёха. Он решил зачерпнуть воды подальше от берега, и смело полез в озеро. Эта попытка едва не закончилась трагически, водочерпий быстро и уверенно увяз в песке по колени и медленно погружался в него еще глубже. Только после громадных усилий ему удалось высвободиться из плотных песчаных объятий, набрав при этом полные сапоги воды.

С берега это событие выглядело довольно смешно. Лёха нелепо ворочал и дёргал всеми частями тела, изгибался и сопел. Лишь увидев его лицо бледное от напряжения, нам стало ясно, что юмора во встречах с зыбунами Дюпкуна весьма и весьма мало.

Наша первая группа разбила палатки на относительно ровной площадке, правда, сплошь заросшей курумником. Это был наш первый таёжный лагерь в начинающемся походе по Заполярью. Не очень удобный, но по-своему уютный. И собрались мы в нём полным составом в пятнадцать часов по местному времени двадцать восьмого июля.

Погода была просто великолепная. Дул едва заметный свежий ветерок, весьма существенно убавивший количество «перна¬тых», которых, по словам наблюдательного Ряши, уже считающего себя абори¬геном этих мест, вчера было предостаточно. Правда, он утверждал, что местные «пернатые» настроены по отношению к хорошему человеку весьма благожелательно и не долбят, а лишь знакомятся с вновь прибывшими, осматривая и слегка покусывая отдельные детали тела.

Мечтатель не скрывал своего отличного настроения. Он всё-таки добрался до Котуя — загадочного и манящего, который снился ему ночами и не давал спокойно работать днями.

Кроме нас на Дюпкуне оказался ещё один житель: это охотник — сезонник. Лихие авиаторы высадили его здесь ровно трое суток назад. Задача добытчика одиночки ловить рыбу, засаливать ее в бочки, а затем переправлять Туринские силовые, ресторан и торговые организации.

Невдалеке от наших палаток примостилась небольшая рубленая избушка, которую охотник соорудил ещё в позапрошлом сезоне. Сейчас он в ней не жил, так как пол избушки плавал в грязной и мутной жиже. Жара растопила вечную мерзлоту, на которой стояло это неказистое жилище. Избушка рублена была коряво. Между тонкими стволами листвянок, использованных в качестве основного строительно¬го материала, зияли многочисленные щели, заткнутые почерневшим от времени мхом. Жердевая дверь, обитая шкурой оленя, покосилась и никак не желала плотно прилегать к рубленому проему. С плоской крыши во все стороны торчали многочисленные сухие ветки набросанных верхушек, использованных для строительства деревцов.

Сквозь мутное стекло малюсенького оконца в избушку едва пробивались лучи солнца, и в ней царил таинственный полумрак. Пахло сыростью и прелым мехом. На нарах и в ящиках на полу были свалены в кучу подшивки разных журналов и среди них Роман газета.

Большинство книжек полностью размокло от воды, и стали непригодными ни для чтения, ни для чего-либо другого. Под самым потолком висели два тяжёлых спальных мешка и старая, линялая шкура оленя. На скособочившемся дощатом столике рассыпаны патроны мел кашки и обоймы от карабина.

Решаю порыться в этой своеобразной библиотеке. Пол под ногами всё время хлюпает и погружается в мутную жижу и поэтому приходится быть очень осторожным. Не хватало ещё утонуть, не начавши сплав. Перебирая журналы, нахожу среди них книгу «Секретный фронт» Аркадия Первенцева. Зная, что через неделю и эта книжица превратится во влажное месиво, решаю конфисковать её в пользу коллектива.

Как выяснилось позднее, это решение было очень удачным — книжка пользовалась гро¬мадным успехом, и была зачитана до дыр участниками похода. Особенно наслаждался чтением Мечтатель, который использовал для этого любую свободную минуту.

Дел невпроворот. Наша передовая группа вместо того, чтобы вплотную заняться сооружением катамаранов, усиленно отмечала без нас первую ночёвку в тайге, тем более что охотник выделил им от душевной щедрости изрядное количество свежей рыбы. Тут был и крупный хариус, и сиг, и валёк. Попалась даже одна небольшая кумжа, которую наши друзья сожрали в первую очередь, не оставив нам ни кусочка для пробы.

Праздник, как удалось выяснить, закончился далеко за полночь, а проснулись гуляки, когда солн¬це стояло высоко над вершинами плоских гор. По этой причине к нашему прилёту они успели накачать лишь два баллона для малого катамарана, на которых мы и смогли переправиться с борта самолёта на берег.

Сытый голодному не товарищ, поэтому, не обращая внимания на расспросы наших друзей о полёте, мы резво бросились к разложенной на траве «ска¬терти» и с ожесточением принялись уничтожать остатки вчерашнего пиршества «аборигенов». К счастью, этих остатков было столько, что мы вскоре полностью набили ими наши желудки.

Особенно вкусен, по общему мнению, был жареный сиг. Я этот сорт рыбы пробовал в первый раз, и это ещё больше усилило впечатление. В нашей стране обитает множество всяких сиговых. Среди них есть и озёрные, и речные, и проходные. К этому благородному семейству сигов относятся муксун, чир, омуль, тагун, пелядь, и,наконец, ряпушка. Сиги питаются планктоном и донными позвоночными, отыскивая их с величайшим терпением и искусством, поэтому и растут они быстро, а мясо у них такое нежное и сочное. Какого сига скушали мы на берегу Дюпкуна, навсегда останется для нас секретом, ибо в жареном виде ни цвета, ни, тем более, формы разобрать невозможно.

Насытившись и обменявшись всеми накопившимися за сутки новостями, мы дружно принялись за дела насущные.

Мечтатель и Уралочка начали сортировку продуктов. Когда их извлекли из всех рюкзаков и упаковок, то на берегу буквально на глазах выросла целая гора калорий в виде самых разнообразных пищевых изделий.

Коробки с рожками живописно соседствовали с банками растворимого кофе и югославского колбасного фарша. Красочные пакеты разнообразных супов ук¬рашали самодельные упаковки с ржаными сухарями. Двадцать восемь килог¬рамм соли уверенно разместились в отдельном резиновом мешке, который возвышался над всеми остальными запасами еды.

Вершиной этого продуктового натюрморта была бутылка чистейшего джина «маде ин Великобритания», как определил знаток английского языка — Командор. На ней гордо красовалась зловещая этикетка с изображением свирепого вепря.

Мечтатель любовно ласкал взглядом всё это великолепие, поступившее в его распоряжение, и с удовольствием рылся в груде мешочков, упаковок, баночек и пакетов. Над Котуем то и дело звучал его громкий, полный собственного достоинства голос.- Ряша! Ты с собой рис брал или нет?

Ряша дипломатично молчал, делая вид, что не слышит вопроса, так как злополучный рис был сознательно выложен им ещё до отъезда из Москвы.

Мечтатель же не знал этого и, заглядывая в свой список, снова вопрошал на всю тайгу.- Ряша, ты не слышишь?! Рис где?

В ответ откуда-то издалека раздался голос Степаныча.- Мне рис покупать не поручали, я супы брал…

После ещё одного настойчивого вопроса о рисе Ряша был вынужден признаться в своём проступке, чем вызвал у Мечтателя приступ настоящей ярости.

После окончательно проведенной ревизии выяснилось, что в Москве кроме трёх килограммов Ряшиного риса осталось ещё четыре кило манки и два десятка супов.

Мечтатель рвал и метал, понося нас за безответственное разгильдяйство и легкомысленное отношение к такому важному делу, как заготовка продуктов. Особенно он горевал о том, что мало взяли с собой супов. Это объяснялось тем, что мешок, в который он упаковывал привезенные пакеты, размерами больше нашей Уралочки, полностью не заполнился, и осталось сантиметров двадцать свободного полиэтиленового пространства.

По этому поводу он грозил Степанычу и Ряше не кормить их ровно пять раз, что позволило бы коллективу восполнить образовавшийся дефицит продуктов. Те лениво отругивались, заявляя, что им не очень то и хочется жрать рисовую кашу и гороховые супы при наличии в реке свежей рыбы, а в тайге живой дичи.

Пока Мечтатель воевал с продуктами, остальные занимались сбором плавсредств. Накачивали баллоны второго катамарана, рубили и обдирали листвянки для вязки рам.

Бедолага Степаныч, не имея возможности выполнять ходячую работу, без устали качал насос. В хлопотах и заботах незаметно летело время.

Солнце постепенно, незаметно для глаза, скатывалось за плоские столы базальтовых гор. Его огненный край, медленно уменьшаясь, выглядывал из-за каменных развалов, как настороженный, лукавый глаз неведомого живого существа. Потом схоронился и он. Всё вокруг окуталось таинственным сиреневым прозрачным полумраком. Деревья, скалы, невысокие кусты смутно маячили расплывчатыми, чудовищно увеличенными контурами. По вершинам плоскогорья скользило малиновое полукружие зари. Над озером волнисто извивались синие полосы тумана.

На противоположном берегу послышался далёкий лай, а затем показались три маленьких белых пятна, перемещающиеся по самой кромке воды. Откуда взялись здесь собаки, было непонятно.

Скорее всего, их завезли вместе с нашим охотником, у которого где-то ниже по течению есть ещё одна избушка, где он сейчас и жил. Наше предположение позднее полностью подтвердилось.

К ночи подул довольно сильный и холодный ветер, который окончательно разогнал немногочисленных пернатых, и в воздухе повисла звенящая тишина. Ряша напялил на себя привезённую из столиц доху, нахлобучил на самые глаза шляпу, и ходил по берегу, словно лесной дух, счастливый и довольный жизнью и собой.

Челябинцы тоже одели на себя тёплые куртки и свитера, а Командор — элегантную меховую безру¬кавку. Тайга млела от такой демонстрации походной моды.

Протарахтела моторка. Это поднялся снизу, с Котуя охотник. Причал к берегу, он тут же начал возиться с избушкой.

Нужно иметь особый склад характера, чтобы вот так, в одиночку, по полгода и дольше жить одному в тайге и не испытывать при этом потребности в общении с людьми. Даже сей¬час, когда такая возможность имеется, он не обращает на нас никакого вни¬мания и делает свои дела так, как будто здесь на берегу кроме него нет ни одной живой души.

Мы тоже решили не навязывать ему своего общес¬тва и соседствовали молча и независимо. Ряша и Максим заявили, что на сегодня с них дел вполне достаточно и потому они совершат прогулку на другой берег Дюпкуна. Для переправы они использовали ещё не полностью собранный катамаран. Захватив с собой ружья и спиннинги, путешественники отчалили от берега, и через несколько минут их судно тёмным пятном выде¬лялось где-то в средней части озера. Благополучно форсировав водную преграду, они вытащили катамаран на берег и скрылись в тайге.

Тихонько потрескивали горящие сучья сухой лиственницы. В прозрачную глубину неба уносились сверкающие искры. Уралочка и Мечтатель доброволь¬но корпели над приготовлением ужина. Сегодня последний день без назначе¬ния официальных дежурных, а уже завтра неумолимый жребий определит очерёдность выполнения малоприятной функции дежурства у костра и мытья посуды. День был суматошным, все порядком проголодались и сейчас с нетерпеливым интересом следили за творческим процессом поваров.

Над озером нависла необычная, звенящая тишина. Только редкие всплески нарушали её. Это проверял поставленные еще со вчерашнего вечера сети неугомонный рыбак-охотник. Он медленно двигался вдоль поплавков на своей Казанке, проверяя попалась ли в тонкие капроновые ячейки гуляющая рыба. По-видимому, улов был не богат, так как он вскоре закончил осмотр и направил лодку к берегу.

Решаю побеседовать с ним «за жизнь», как принято говорить в Одессе-маме, а заодно узнать что-нибудь о предстоящем маршруте. Подхожу, здороваюсь. В ответ он лишь молчаливо кивнул, не переставая перекладывать из лодки в деревянный ящик только что пойманную рыбу. Ящик нарядный, из-под каких-то импортных консервов.

— Как рыбалка, удачная?

— Совсем плохо сегодня. Рыбы в Дюпкуне совсем мало. Поразбежалась из-за жары, сидит теперь в самых глубоких местах, откуда никакой сетью её не взять.

— А на Котуе есть?

— Да там ещё хуже. Правда, хариуса местами много. Тайменя почти нет – весь вниз по реке ушёл.

— А ленок?

— Ленка здесь никогда и не было. Вот в озёрах вдоль берега щуки и окуня много. Только вот коряг и другого мусора в воде хватает, можно всю снасть порвать.

— А как насчёт охоты?

— Хуже не придумаешь! 3асуха и пожары всю дичь и птицу поразогнали. Крохали одиночки по реке, правда, встречаются, да гагары летают.

— А глухари, рябчики?

— Нету, пустая стоит тайга. Комар и тот почти весь пропал.

— Значит, не повезло нам в этот раз с охотой, придётся одной рыбой промыш¬лять.

— Да и за рыбой, ребята, придётся вам побегать…

— Не скучно вам здесь одному?- Зачем скучно. Я уже здесь третий сезон. Привык, да и напарник скоро должен прилететь. Вдвоём будем. Зимой, правда, труднее: сильные морозы, пурга. Зато и работы больше.

— За заброску сюда сами платите?

— Нет, охотсоюз. Оплата в договор входит.

— Вертолётом летаете?

— Нет, гидрачом. Вертолётом слишком дорого. Антон и тот в семьсот пятьдесят рубликов обходится, а МИ-8 тот около двух тысяч потянет…

Прикидываю, что наше воздушное путешествие «потянуло», как говорит охотник почти на три тысячи рублей. Сумма весьма впечатляющая. Успокаивает одно, что экипаж во время этого полёта выполнял задачу по противопожарной охране лесов.

В ходе дальнейшей беседы мне удалось выяснить, что охотник не имеет почти никакого представления о Котуе, так как дальше чем на пятьдесят километров от озера он не спускался. Основное место охоты и рыбалки у него Дюпкун. Даже оленей он добывает здесь, на озере. В одном месте Дюпкун резко сужается, и во время миграции олени используют его для переправы. Охотник наблюдает за ними из окошка своей избушки, и когда олень доплывает почти до середины протоки, он заводит свою быструю мотор¬ку и в считанные минуты оказывается у намеченной жертвы. Беспомощное животное становится его лёгкой добычей — один удар по голове обухом топора и охота заканчивается. Около избушки валяются многочисленные оленьи копыта, которые свидетельствуют о том, что охота таким варварским способом весьма удачлива. Прощаюсь с охотником и возвращаюсь к своему костру.

Из вёдер тянет аппетитными запахами. Всё население нашего лагеря крутится возле Уралочки и пытается давать ценные советы по ускорению процесса варки.

Вернулись Ряша и Максим. Делятся своими первыми впечатлениями. Тайга действительно пуста. На озере, куда они всё-таки добрались, линяющих гусей, к сожалению, не оказалось. Ягодники все засохли, рыба на блесну не идет.

Ближе к середине Дюпкуна, где проходят основные ветровые потоки, ощутимо пахнет дымом. Приносит его откуда-то снизу, именно оттуда, куда нам пред¬стоит плыть.

— Дежурные, жрать давайте!- орёт на всю тайгу Ряша.- Желудок аж к позвоночнику присох!

Мечтатель резонно заявляет в ответ.- Здесь тебе сегодня дежурных нет, не образовались ещё! Тебя вообще в этот раз кормить не положено, поскольку рис в Москве ос¬тавил…

Жрать очень хочется, и Ряша пытается оправдываться.- Не нарочно я. Не разобрал точно, сколько ты поручал его купить. Продукта вон целая гора навалена, перебьемся…

— Продукт не трожь! Не твоя забота. А если со слухом плохо, лечиться надо. Не-то в нужный момент ещё чего-нибудь не расслышишь.

— Не пыли, завхоз. Если у человека плохой слух, то у него хорошее зрение. Если плохое зрение, то хорошее обоняние. Если плохое обоняние, то хороший аппетит. В каждом человеке есть что-нибудь хорошее.

— Насчёт аппетита ты прав. Жрать вы все горазды…

— Сам такой, в тайге жрёшь больше всех.

— Я в этом не виноват. У меня конституция такая, а потому организм требу¬ет…

Эта перепалка заканчивается только тогда, когда Уралочка разложив на полиэтиленовой плёнке миски и ложки, зовёт мужскую часть команды к вечерней трапезе.

Мечтатель, всё ещё бурча, звенит стеклотарой и отмеривает строго запланированное им количество граммулек в честь первого таёжного ужина.

Из палатки с охами и вздохами выполз Степаныч. Аппетитные запахи еды вызвали и в его больном организме обильное выделение желудочного сока. Глядя на него, говорю Командору.- Знаешь, один из¬вестный гомеопат сделал интереснейшее открытие.

Он подметил, что если гипертонику повысить зарплату, то у него соответственно снижается кровяное давление. А что, если нашему Степанычу наливать двойную порцию граммулек, может опухоль на ноге уменьшится?

— Обойдётся без увеличения! Ему сколько ни лей всё равно уже ничего не поможет, разве что ногу на шашлык отпилить пока не усохла совсем…

Степаныч обиженно смотрит на жестокого Командора и молчит. Потом он, как будто очнувшись, выдаёт ни с того, ни с сего экспромт:

Здесь на плато Путорана

Заживёт моя больная рана.

Буду я сидеть на пне,

Пьяный бред не гложет душу мне.

И «копыто» не болит,

Я граммульками налит.

Вот немножечко посплю,

И всё лишнее солью.

Отужинали быстро и жадно. Сытость постепенно растекалась по организ¬мам и тянула ко сну. Поддаваясь этому приятному, могучему зову, ребята залезли в палатки, и вскоре оттуда уже раздавалось посапывание, бульканье и другие загадочные звуки.

У костра остались только я и Мечтатель. Тихо сидели и глядели, как в отблесках огня переливались искорки на тлевших обугленных ветках. Вспомнились строчки Михаила Тимофеева:

Вот я кидаю ветку в жаркую пасть костра.

Ветка, как рыжая белка, высунет кончик хвоста.

Действительно, изгибающиеся под действием жаркого пламени, ветки чем-то отдалённо напоминают беличьи хвосты.

Вернулся из палатки Ряша, ему тоже что-то не спится. Сел подле костра, протянул к нему обе руки. Сколько, чёрт возьми, людей пересидело вот так, в такой именно позе, у огня. Хорошо и завораживает. Если бы пришлось выбирать себе веру — пошёл бы в огнепоклонники.

Вокруг, в тайге и на озере, тихонько шуршало, потрескивало, плескало и побулькивало, подавало невнятные чуть слышные голосочки. Несмотря на

столь поздний час, было уже два часа ночи, тайга продолжала жить своей привычной и таинственной жизнью.

Пробуждение моё было тягостным. Всю ночь пришлось промучиться, ворочаясь с боку на бок в безуспешных попытках устроиться поудобнее.

Как выяснилось, палатка установлена под уклон, и тело вместе со спальником всё время сползает с резинового матраца куда-то вниз, к выходу.

Наше походное жилище польского производства оказалось для четверых довольно тесным. Свободно в нём умещались только три спальных места, а четвёртый матрац втискивался в остающееся пространство только наклонно. Этим матрацем оказался матрац Мечтателя. Бедняга с трудом залез в свой спальник и затих в нём в совершенно немыслимой, неестественной позе. Таким я и застал его, проснувшись от ломоты во всём теле.

Усугубил наши ночные неудобства Степаныч, который то и дело негодующе шумел на своего соседа по ложу — Ряшу.- Не трожь мое копыто! Не топчи меня, как слон. На моё диван кровать прошу ног не задирать!

И так далее, в том же духе.

В ответ он слышал.- Никогда не бывает так плохо, чтобы не было ещё хуже.

Такой отдых не может доставить большой радости никому, поэтому, едва очнувшись от тягостного забытья, я тут же выбрался наружу.

Погода была отличная. Несмотря на ранний час, солнце сверкало над плоскими вершинами раскалённым платиновым диском на фоне необычайно голубого неба, по которому плыли редкие белоснежные кучевые облака. Дул прохладный северо-восточный ветерок.

Две ворчливые сойки воровали из мисок остатки нашего ужина.

Казалось, что они не обращают на окружающий мир никакого внимания, но стоило только мне взять в руки мелкашку, как обе птицы мгновенно взлетели и, оглашая природу противными криками, скрылись за ближайшими деревьями.

В воздухе вились, успевшие отогреться от ночной прохлады, комары. Их гудение напоминало отдалённее подобие «урааа». Особенно, похоже, оно было в те моменты, когда они со всех сторон бросались на мою незащищённую голову.

Смотрю и не могу насмотреться на эту голубеющую глубину неба, которая постоянно меняется и живёт своей потусторонней жизнью. Беру блокнот, в котором я веду свои дневниковые записи, и заношу туда невольно сложившиеся строки–

Нет, не пустынно небо, не пустынно.

Течёт рекой — ни дна, ни берегов,

И облака развешаны простынно,

Как паруса на бечеве ветров.

Сойки продолжают надеяться на успешное завершение прерванного мной пиршества и перелетают с одного дерева на другое, постепенно приближаясь к нашему «столу». Пытаюсь снова незаметно взять в руки винтовку. Напрасно. Сойки тут же уносятся прочь, оглашая тайгу и тишину прекрасного утра, надрывными воплями оскорблённых невинностей.

Потягиваясь, выползает из палатки помятый и заспанный Степаныч. В руках у него транзистор. Жалуется, что не может поймать Москву, а там в это время передают утреннюю юмористическую передачу. Поскольку он без юмора по утрам жить не может, ему сейчас очень тяжело и противно.

Техника действительно что-то барахлит. Звук из динамика вылетает наружу отдельными порциями, то усиливаясь, то совсем пропадая. Средние и длинные волны пусты, как пустыня.

Промучавшись с приёмником минут десять, Степаныч щёлкает выключателем, и засовывает аппарат обратно в палатку.

Солнце греет вовсю. Решаем открыть загоральный сезон в Заполярье. Раздеваемся до пояса и жадно впитываем в себя ультрафиолет.

Загорается совсем неплохо, тем более что комар сегодня на редкость мирный и не назойливый.

Километрах в пяти к югу видны густые кудрявые дымы — продолжает гореть тайга, и пожары медленно, но уверенно перемещаются в сторону Дюпкуна.

День сегодня предстоит насыщенный. Нужно завершить подготовку плавсредств, собрать в дорогу все вещи, упаковав их для сплава. Кроме того, ещё нужно попытаться преодолеть первые километров десять маршрута, так как делать здесь, на озере, совершенно нечего.

Наскоро позавтракав, мы дружно принялись за окончательную достройку катамаранов. Сол¬нечная погода и отличное настроение придавали нашей работе особый, праздничный характер. Даже больной Степаныч вновь ухватил насос, и с ожесточением накинулся на жалобно застонавшие под его напором баллоны катамарана.

Катамаран — один из новых видов плавсредств, которые начали применять туристы-водники в последние десять лет. На нём уже покорены Кодор, Кантегир, Ципа, Бий-Хем, Чоткал и много других сложных для сплава рек Сибири и Азии. Приверженцы катамарана, в числе которых и наши друзья из Челябинска, утверждают, что лучше его нет плавсредства для рек любой категории сложности.

Действительно, катамараны очень остойчивы, обладают хорошей ходкостью, имеют малый вес в пересчёте на одного человека при транспортировке и очень надёжны. Правда, при всех его достоинствах катамаран имеет один недостаток — гребцы на нём, практически, ничем не защищены от водяных валов. В настоящее время существует целый ряд удачных моделей надувных катамаранов, созданных неугомонными энтузиастами водного туризма.

Командор и его команда провели дома немало бессонных ночей, пока не создали свою собственную, по их словам, самую совершенную модель катамарана, которую они продолжают постоянно дорабатывать и совершенствовать. Основу её составляют два баллона из прорезиненной ткани, применяемой для изго¬товления спасательных лодок типа «ЛАС». Длина баллонов пять-шесть метров, а диаметр около семидесяти сантиметров.

Баллоны помещаются в брезентовые чехлы, которые снабжены рядом проушин для крепления деревянной рамы, придающей конструкции требуемую жёсткость и служащей для раз¬мещения вещей и гребцов. Рама изготавливается из тонких стволов деревьев,(связываемых друг с другом намоченной в воде бельевой верёвкой.

Сборка такого судна, включая заготовку материала для рамы, занимает не более трёх-четырёх часов.

Часам к двенадцати оба катамарана были готовы и перетащены на берег Дюпкуна. Настало время подготовки к сплаву вещей общественных и личных.

Усач выволок из недр рюкзака плоды своего творчества — громадные тройники из миллиметровой стальной проволоки, больше похожие на судовые якоря, чем на обычную рыболовную снасть. Однако, и он, и Командор категори¬чески утверждали, что именно такие ужасающие крючья могут устоять под натиском гигантских тайменей Котуя. Крючья делятся поровну на всех членов команды, включая Уралочку и Степаныча. Каждому из нас достаётся по четыре этих уникальных изделия.

Командор вытаскивает из палатки и вру¬чает нам с Мечтателем по новенькому металичскому спиннингу, которые отличаются друг от друга только деталями. Мне достаётся оранжевый, а Мечтателю — голубой.

В прошлом сезоне у нас были стеклопластиковые удилища, которые через десять дней интенсивного использования вышли из строя, и тем самым лишили нас громадной радости рыбалки на блесну. К сожалению, нужно констатировать — отечественная промышленность до настоящего времени никак не может освоить выпуск высококачественных спиннинговых удилищ.

Лишь две модели — «Военохот №1» и «Сокол» можно считать в какой-то мере удовлетворительными, но никак не более того.

Но сейчас мы с Мечтателем в восторге от этих цветных металлических хворостинок, дающих нам возможность схватиться один на один с водяными чудовищами Котуя. Благодарим Командора за заботу о ближнем и начинаем настраивать снасть.

В этом году все за¬паслись громадным количеством всевозможных блёсен. Когда они были извлечены на всеобщее обозрение, то в глазах зарябило от блеска белых, желтых, полосатых, пятнистых колеблющихся, вращающихся и что-то ещё делающих блёсен.

Ряша извлёк из металлической коробочки косо срезанную с обеих сторон блестящую трубку и, показывая на неё, гордо заявил.- Собственная конструкция. Самая уловистая из всех ныне существующих. Завидуйте и учитесь.

Вымолвив эти слова, он тут же спрятал трубку обратно в коробку, поэтому завидовать мы могли, а вот поучиться нет. К слову, за весь по следующий отрезок времени, то есть до отлёта с Котуя, он ни разу не достал из рюкзака свою самую уловистую…

Уралочка сидела в сторонке и тихонько разбирала свои запасы, которые на этот раз оказались солиднее, чем у кого-либо из нас. Очевидно, вечная зависимость от Командора в рыболов¬ных снастях её многому научила. Ряша мгновенно сориентировавшись в обстановке тут же выцыганил у неё пару отличных «Норичей» и самодельную вращающуюся блесенку жёлтого цвета.

Настроив спиннинги и упаковав остальные запасы так, чтобы они всегда были под руками, мы все отправились на берег Дюпкуна опробовать орудия лова. Через минуту поверхность озера букваль¬но вскипела фонтанчиками всплесков от падающих блёсен.

К сожалению, кроме хорошей разминки плечевого пояса эта спиннинговая охота нам ничего не принесла. Побросав минут двадцать, мы вернулись к оставленным делам и продолжили сборы. Только Ряша и Командор продолжали свои упражнения в кастинге.

Я смотрел и не мог налюбоваться красотами суровой природы. При солнечном свете озеро сквозь чистую зелень листвянок смотрелось великолепно — сплошная голубая скатерть, покрытая тончайшим кружевом мельчайших волн. Над скатертью медленно летает одинокая чайка. Музыка шумящей тайги навевала тихую успокоенность…

Упаковка и сбор вещей и продуктов оказались процедурами хлопотными и длительными. Больше всего мучался наш завхоз. Основной его заботой было надёжно упаковать запасы горячительного. В его памяти был ещё свеж случай на Серлиг-Хеме, когда небрежность в укупорке стеклотары лишили нас двух третей всех запасов спирта ещё до начала маршрута. Сейчас Мечтатель возился с бутылками и канистрой, ворча себе под нос.- Набрали всяких бутыленций… Ещё бы флаконов из-под духов с собой захватили!

Не отрываясь от дел, советую ему.- Не трать нервные клетки по пустякам, всё в нашей жизни проходяще, кроме здоровья. Кстати о флаконах. Сейчас даже науку такую пытаются создать, флаконикой называется…

— Тебе всё шуточки, а тут не знаешь что, куда выливать.

— Да нет, я серьёзно. Флаконика пытается изучать общие свойства оболочек по отношению к заключённым в них субстанциям структур. Например, эпителия к другим тканям организма, летательного аппарата — к его экипажу, обложки журнала — к его статьям, суповой миски — к похлёбке, волосяного покрова — к его владельцу, краски — к забору, палатки — к её обитателям.

— Ага. А задницы — к туалетной бумаге или унитазу.

— И это тоже. С точки зрения науковедения флакон не просто метафора, а универсальный репрезенатор, что по научному означает — представитель всего множества изучаемых объектов.

В широком смысле слова флакон — это и колба с химичес¬ким реактивом, и скорлупа ореха, и носок нашего Спокухи, и даже наш желудок, набитый сытным ужином. О значимости проблем флаконики свидетельствует её первый парадокс, называемый парадоксом Эдисона. Однажды к великому изо¬бретателю явился другой изобретатель помельче, у которого родилась «уни¬кальная» идея создать универсальный растворитель. «В чем вы собираетесь его держать»,- спросил Эдисон. Итак, парадокс состоит именно в том, что не существует флакона для среды, исключающей флаконирование. Для тебя проб¬лема состоит сейчас не в том, в чём хранить граммульки, а в том, как их сохранить от воздействия среды, то есть от нас.

— Это воздействие, или, лучше сказать, взаимодействие с нами настолько сильное, что общая масса хранимого может материализоваться в другие, даже невидимые формы…

— Не волнуйся, теоретик, у меня провзаимодействует так, как надо. Всё целым будет, не испарится!

— Знаешь, завхоз, не зарекайся. Как говорится — «Пер асспера ад астра», что в простонародии означает — тернист путь к звёздам!

— Ванитас ванитатум омниа ванитас.

— Чего, чего?

— Не один ты такой умный… Я тоже могу кое-что по-латыни. Суета сует и всяческая суета — вот чего.

К двум часам дня все вещи были упакованы и перетащены на берег. Мы начали их укладку на спущенные в воду катамараны. Челябинцам такое занятие было делом привычным, и они быстренько собрали своё судно в дорогу, устро¬ив на нём удобные сидения из рюкзаков. Мы это делали впервые и, поэтому долго ходили вокруг редкой обрешетки, под которой спокойно плескались воды озера.

В конце концов, вещи были всё-таки привязаны и даже сооружены некие подобия сидений. Степаныч воздвиг для себя своеобразный трон из рюкзака, телогрейки и ещё каких-то мягких шмоток. С опасением опробуем соз¬данные нами сооружения. Ощущение совершенно необычное.

Ноги свисают по обе стороны баллона, левая рука висит в свободном пространстве, а под правой громоздятся упаковки и мешки, между которыми зияют дыры и пустоты, в которые, того и гляди, сваляться какие-нибудь нужные мелкие вещицы.

Скоро три часа дня. Пора уже подумывать и об отплытии, чтобы успеть сплавиться вниз по реке хотя бы километров на десять — пятнадцать. После короткого совещания распределяем места на катамаране: впереди сидим мы со Степанычем (он справа, а я слева), сзади — Ряша и Мечтатель. Ряша, примерившись на своём сидении, начинает ворчать, что из-за моей головы ему ничего не видно впереди. В ответ на эти претензии я советую ему подложить под зад что-нибудь ещё.

Кряхтя, заползает на своё сидение-трон Степаныч. Вид его, по меньшей мере, экзотичен, если не сказать точнее — нелеп. На правой ноге одет резиновый сапог-ботфорт, а на левой красуется ботинок Ряши. На голове нахлобучена игривая шапочка салатового цвета в белый горошек с громадным пластмассовым козырьком.

Он долго ворочается, устраивая поудобнее устраивая свою «отмирающую» конечность, и за тем затихает, успев всё-таки замочить штанины в воде Дюпкуна. Своего сидения он не покидает даже в момент нашего отплытия, когда было необходимо столкнуть катамаран с мели на глубину. В дальнейшем нам частенько приходится возиться со своим кораблём, имея на нем в качестве дополнительного балласта недвижимое тело нашего приятеля.

Перед отплытием в море в старину матросы кричали.- Кливер поднят, за всё заплачено! Наши расчёты оберегом тоже закончены, впереди более трёхсот километров неизвестности по Котую — загадочному и манящему.

Последние крики — напоминания заботливого Командора.- Топоры! Ружья! Ножи! Спиннинги! И звучащее в ответ.- Есть! На месте!

Отталкиваем суда от берега и лихо вскакиваем верхом нам баллоны. Всё! Поехали!

Течения на озере почти нет, поэтому, чтобы двигаться вперёд, приходится довольно интенсивно работать вёслами. Первые гребки на непривычном для нас судне неловки и неумелы. Однако, постепенно приноравливаемся к обстановке и катамаран начинает подчиняться воле и желаниям своих хозяев.

Ряша шутит по этому поводу.- Не плыви по течению, не плыви против течения, плыви туда, куда тебе нужно!

И тут же орёт на Степаныча.- Ты что сюда спать приехал? Давай работай, здесь для тебя рабов нет!

На это тот совершенно невозмутимо ответствует.- Не ори! Спокуха!

Это весомое «Спокуха» нам всем так понравилось, что весь дальнейший поход им с громадным удовольствием пользовались по любому поводу, а его автор тут же получил добавку к своему имени, и стал называться — Степаныч-Спокуха.

Медленно продвигаемся вперёд, туда, где Дюпкун постепенно сужаясь, переходит в русло реки. Осадка нашей «калоши» довольно сильная, поэтому скорость движения меньше, чем у Челябинцев, и они уверенно лидируют.

Это особенно не нравится самолюбивому Ряше. Он решительно заявляет.- Сегодня же отдадим им на борт мешок с солью и ещё кое-что. Их баржа чего хочешь выдержит…

Минут через двадцать мы плавно втекаем в русло Котуя.

Прощай, Дюпкун. Увидимся ли ещё когда-нибудь?

Идут довольно широкие и длинные плёса. Берега реки пологие, плавно переходящие в склоны невысоких лесистых сопок.

На катамаране Челябинцев сплошное мелькание спиннингов. Ребятам не терпится схватиться с гигантскими тайменями. Однако, пока результаты нулевые. Вся рыба куда-то разбежалась.

Часто встречаются каменистые косы, но обещанных нам Мечтателем ещё в Москве то пазов, аметистов и агатов нет и в помине. На дне видна только обычная серая галька, да крупный грязноватый песок.

Мы с ленцой подгребаем, радуясь довольно сильному и игривому течению. Река открывала поворот за поворотом, берега своей пологостью повторяли друг друга, но было в них что-то своё индивидуальное. И в наклонах падающих вниз с обрывов листвянок, и в крутых каменистых сбросах, и даже в окраске песчано-галечных кос.

Проплыли мимо второй избушки рыбака, стоявшей на террасе левого берега. Рядом притулилась маленькая банька, около которой навалом лежали деревянные ящики и бочки под рыбу. Около избушки суетились три собаки, проводившие нас заливистым, но совсем не злобным, лаем.

На пороге избушки появился хозяин зимовья. Машем ему на прощание руками, и движемся дальше вниз по Котую.

Ряша наклоняется вниз к воде и, зачерпнув её ладонью, пробует.- Братцы, а вода то, какая вкусная, просто прелесть!

Вода действительно очень вкусная и настолько чистая, что видны мельчайшие песчинки и камешки на дне реки, хотя глубина порой достигает двух и более метров. Медленно работая веслом, задумчиво гляжу в эту прозрачную глубину и размышляю:

Вода единственное вещество, которому естественно доступны три образа. Именно три естественных вида воды — жидкий, твёрдый и газообразный,- натолкнули людей на мысль искать их в других веществах.

Вода — одно из самых сложных и загадочных соединений на Земле. А когда-то она казалась совсем простой.

Антуан Сент-Экзюпери писал.- Вода! У тебя нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Тебя не опишешь — тобой наслаждаешься, не понимая, что ты такое. Ты не просто необходима для жизни, ты и есть жизнь…

С писателем трудно не согласиться. Вода прекрасна именно тогда, когда у неё действительно нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. А ведь у неё могут быть все эти свойства. Землистый и затхлый вкус, болотный и плесневатый, водородистый и хлорный запах… И сколько их ещё. Вкус воды человек отмечает, когда он неприятен — солёный, горький, вяжущий, гнилостный…

Вода из растаявшего снега, льда и инея безвкусна, в ней нет солей, но всё же она вроде живой воды народных сказок. О такой воде сейчас много спорят. Опыты показали, что она является биологическим стимулятором, помогает излечивать болезни, способствует усилению роста растений и животных.

Существу ют два мнения о причинах этого явления. Одни утверждают: это потому, что в талой воде нет губительного дейтерия — тяжёлого изотопа водорода. Другие — талая вода до тридцати градусов сохраняет структуру льда, которую имеет, как полагают, структура нашей крови. Эта вода, поэтому, как бы легче, усваивается живыми организмами и растениями.

Может быть, долгожители высоких гор потому и живут так долго, что пьют воду ледников и тающих снегов, а долго жители Севера — воду тающей вечной мерзлоты?

Так что, пейте друзья этот чистейший из самых чистых естественных напитков, и растите толстенькими и здоровенькими. И давайте помнить, что человек, как и вода, получает от своего окружения, от встреч, событий, чьих то поступков злое и доброе: 6ес корыстность и жестокость, верность и измену, любовь, дружбу и ненависть, трудолюбие и лень, трусость и самоотверженность,- и несёт это всё другим людям.

Счастлив тот человек, которого не смогли отравить сточные воды, ещё встречающиеся довольно часто в общественных отношениях.

После часа сплава дым пожаров, который мы видели ещё с Дюпкуна, стал значительно гуще. Начало заметно пахнуть гарью. Особенно это было заметно на плесах, которые часто чередуются с резвыми, звонкоголосыми перекатами. В таких местах течение резко усиливается, и наши двухколонные кораблики резво несутся вниз по течению, а дымовые струи сносит набегающий ветерок.

Вдруг, справа из кустов на галечную косу выскочил молодей взлохмаченный волчонок. Он резко затормозил у самой воды и удивлённо уставился на нас. Естественно, ему были в диковинку и наши серо-зелёные плавучие колбасы и двурукие чудища, сидящие на них, и размахивающие какими-то блестящими на солнце штуковинами. Волчонок смотрел во все глаза, разинув пасть и вывалив наружу влажный розовый язык.

Хватаемся за кино и фотоаппараты, но волчонок стремглав бросается в кусты, где, очевидно, скрывается его мать. Однако любопытство оказывается сильнее страха, и он вновь высовывает из кустов свою взлохмаченную мордаху.

Течение в этом месте, как назло, очень сильное, и нас быстро несёт вниз всё дальше и дальше от места, где остается любопытный волчонок, который так и не успел сообразить, что за диковинные существа проплыли мимо него по реке.

Уже поздно и нужно заботиться об ужине. Мы пристали к берегу перед началом бурного и довольно длинного переката. Челябинцы и Мечтатель разошлись вдоль бере¬га и через минуту лихо размахивали спиннингами, а мы с Ряшей решили опробовать «кораблик». Только Степаныч-Спокуха меланхолично продолжал дремать, не покидая своего нагретого сидения и совершенно не реагируя на окружающее.

Хариус берёт на редкость хорошо, но несколько необычно.

Рыбины выпрыгивают из воды параллельно поверхности реки и, широко разинув рот, хватают играющие на струе мушки-обманки. Прыгают и крупные экземпляры, и мелочь.

Попавших но крючок недоростков мы тут же отпускаем обратно в воду — пусть живут и радуются свободе и жизни. Выловленные хариусы имеют очень тёмную окраску, у них огромные, похожие на косо срезанные ленты, спинные плавники. Цвет брюшка жёлто-зеленоватый, поэтому, когда рыбины взлетают в воздух, стекающие капельки воды вспыхивают на солнце искорками червонного золота. За каких-нибудь тридцать минут налавливаем два ведра великолепной рыбы.

Подходит Максим и, лукаво улыбаясь, протягивает нам свой улов. Это первый в этом сезоне таймешонок килограмма на три весом, лобастый и пучеглазый.

Ряша завистливо крякает и заявляет, что больше он баловаться ловлей каких-то хариусишек не будет, а сейчас же принимается за настоящее дело — ловлю гигантских тайменей.

Зависть! Оскорбленное самолюбие проступает и на лице сурового Командора. Его страстная рыбатская душа никак не может смириться с тем, что первый таймень пойман кем-то другим.

Я сворачиваю кораблик, а ребята изо всех сил стараются поймать прячущихся в глубинах реки тайменей. Увы, все их старания напрасны: Крокодил больше не ловится. Нужно плыть дальше навстречу новым встречам с живой природой и её обитателями.

Одолев ещё несколько поворотов реки, мы вплыли в сплошную дымовую завесу. Пожар идёт где-то за ближайшей складкой берега, поэтому всё вокруг окутано серой непрозрачной пеленой. Запах гари очень силён. Деревья по контурам размыты и смотрятся словно через завесу плотного тумана. В некоторых местах дым поднимается густым наклонным столбом высоко в небо и там рвётся на отдельные куски.

Попадать в лесные пожары нам ещё не приходилось, поэтому на душе довольно тревожно. Хорошо еще, что встретились мы с ним не в пешем походе, а во время сплава. Глядя на охваченный бедствием берег, почему-то вспоминаю Тютчевские строчки –

Что это? Призрак, горы ли какие?

Где мы? И верить ли глазам своим?

Здесь дым один, как пятая стихия,

Дым — безотрадный, бесконечный дым.

Кой-где насквозь торчат по обнажённым

Пожарищам уродливые пни,

И бегают по сучьям обнажённым

С зловещим треском белые огни.

Вода вокруг придаёт уверенность в том, что всё это не так страшно, но всё равно стараемся побыстрее миновать зону пожара. Сделать это удаётся минут за пятнадцать, так как участок тайги, охваченный огнём, довольно большой. Выплыв из клубящегося дымного марева с облегчением оглядываемся назад. Вся тайга закрыта коричневатой пеленой, солнце выглядит жёлто-оранжевым тусклым диском.

— Слава богу, пронесло. Поехали дальше,- облегчённо произносит Ряша и с удвоенной энергией налегает на весло.

Если, покинув Дюпкун, Котуй сначала растекался по довольно широкой до лине, делясь на многочисленные и очень мелкие проточки, то сейчас он за¬метно сузился и сливается вниз сплошным единым руслом. Вплотную к воде подступают заросшие довольно густой тайгой горушки высотой метров двести-триста. Кое-где берега обрываются вниз скалистыми сбросами.

Ориентироваться трудно, так как все впадающие в Котуй ручьи пересохли. Даже такие довольно крупные притоки, как Очоркит и Дагалдын, нам обнаружить так и не удалось. Речка Неводокид, обозначенная на карте довольно толстой изогну¬той ниточкой, вливается в Котуй почти незаметным ручейком.

Определяем мес¬то её впадения лишь по широкому каменистому ложу пересохшего русла. Решаем, что пора останавливаться на ночлег. Место здесь довольно подходящее: удобные площадки для палаток, много сухого леса, рядом шумит бурная и быстрая шивера. Не успеваем пристать к берегу, как слышим крик Лёхи.- Есть! Таймень взял! Здоровенный! Наверное, килограмм на пятнадцать!

Он стоит на самом срезе берега и с усилием тянет к себе упирающуюся рыбину.

Спиннинг изогнут крутой дутой, которая вибрирует и рвётся из рук ловца. Вдруг, он вскрикивает и огорчённо вопит.- Так и знал, что не повезёт! Сошел! Надо было тройник поставить поздоровее…

Эта картина выводит Командора из себя, и он мечется вдоль по берегу, размахивая спиннингом, буквально вспахивая воды ни в чём неповинного Котуя.

К вечеру сильно похолодало. Дежурные, Командор и Усач, готовят на ужин уху из тайменя и хариусов. Я решаю засолить несколько рыбин и побаловать коллектив малосольным хариусом. Мечтатель требует от дежурных помимо ухи варить еще и рисовую кашу с тушенкой, так как его таёжный жор уже начал проявляться в полную силу.

По берегу растёт множество дикого лука. Его фиолетовые головки-цветы торчат маленькими симпатичными букетиками среди камней.

Этот овощ, называемый в науке Шнитт-луком или Скородой, как и все другие виды Аллиниум, содержит ароматические вещества — аллисульфиды, объясняющие сильный, характерный запах растений.

Мы, как выяснилось, не можем жить без духовитых аллисульфидов, поэтому без сожаления рвём растущую вокруг красивую Скороду, чтобы соорудить к ужину аппетитную за куску под первую уху.

Собирая лук, Мечтатель почему-то вспомнил, как однажды на центральном рынке в Москве увидел у одного грузина незнакомые экзотические то ли ягоды, то ли фрукты.

— Это что же у тебя за яйца такие волосатые?- удивилась, глядя на фрукты, одна из рыночных завсегдаек.

— Овощ это такой. Фруктовый. Бери, не пожалеешь,- солидно ответил ей носатый продавец в кепке.

Да, не всякий житель и гость Москвы мог отличить тогда «киви» от «авокадо».

Хлопоты сегодняшнего дня сказались и на наших организмах — зверски хочется жрать! Все собрались около костра и с нетерпени¬ем поглядывают на кипящее варево, с трудом сдерживая обильное слюновыделение.

— Лёха, нельзя ли побыстрее,- почти стонет Ряша.

— Терпи, терпи, слаще будет.

Уже расстелена полиэтиленовая скатерка, расставлены миски, нарезан хлеб, разложен нарванный лучок, разлита по кружкам живительная влага из завхозовской канистры. Правда, Уралочка презрительно называет её «Отрава», но Мечтатель категорически не согласен с таким определением и утверждает, что разлитое по «рюмкам» количество «граммулек» окромя пользы никакого вреда не принесёт. При этом он ссылается на авторитет жившего ещё в шестнадцатом веке базельского алхимика и врача Теофаста Бомбаста фон Гогенхейма, известного всему просвещённому миру под именем Парацельса, который будто бы сказал.- Дозио зола факит вененум! Что означает -Только доза делает вещество ядовитым!

Наконец, наши мучительные ожидания благополучно завершились, и в миски полилась ароматнейшая юшка. Я вводил ложку в нежный организм ухи с тысячью предосторожностей, чтобы не расплескать подёрнутого тончай шей плёнкой жира бульона и не развеять в пространство источаемого им неповторимого запаха.

— Поехали,- говорит Усач и тревожно заглядывает нам в глаза, безмолвно спрашивая.- Ну, как? Вкусно?

Чокаемся своими «фужерами» и, выпив живучую влагу, с удо¬вольствием принимаемся за уху всерьёз. Не нужно фыркать, проглотив первую ложку ухи, и не нужно сразу же нырять в миску за вторым удовольствием. Отведав ухи, нужно задуматься, поглядеть в бездонные глубины неба, отложить в сторону ложку, от чего нервно вздрагивает сердце любого уховара, и толь¬ко потом степенно сказать.- Ничего, совсем даже не плохо…

Я поднимаю ложку. Некоторое время я играю ей в воздухе, заслоняю солнечный луч, поглаживаю край миски.

Я делаю вид, что это не ложка вовсе, а может быть, бабочка, порхающая над дымящейся ухой, как над ромашкой. Я ввожу ложку в нежнейший организм ухи с тысячью предосторожностей.

Не нужно фыркать, проглотив первую ложку ухи, и не нужно сразу же нырять в миску за вторым удовольствием. Отведав ухи, надо задуматься, поглядеть в небо, отложить в сторону, подёрнутую блестящим жирком ложку, отчего нервно вздрогнет сердце уховара, и только потом можно степенно сказать.- Ничего, неплохо получилось.

Однако, всё это теория, а сейчас ребята уплетали пахучее, аппетитное варево за обе щеки, и уже через какие-нибудь две-три минуты миски сияли девственной чистотой. Кашу мы ели много медленнее и солиднее. Чувство голода постепенно сменилось приятным ощущением сытости и покоя.

Выпив на закуску по паре кружек крепчайшего чая, мы блаженно развалились около весело потрескивающего костра, и стали млеть в блаженства.

От нечего делать занялись загадыванием друг другу загадок весьма специфического содержания. Первым начал игру Ряша.- Ну-ка, мужики, угадайте, что есть такое напиток рус¬ских богатырей «зелено вино»?

Мы мнёмся.

-Эх вы, слабаки! Это же совсем просто — Шартрез!

Переглядываемся друг с другом — ничего себе прос¬то… В ответ на этот пустячок Степаныч, хитро прищурившись, спрашивает его.- Ну, ты, знаток, ответь, что есть смесь простокваши с водкой ?

Ряша оказывается посрамлён, так как ничего путного высказать не может.

Ответ звучит для нас совершенно неожиданно — Кумыс — напиток степняков. В конкурс вопросов и ответов вступает Командор.- Некрепкий, шипучий напиток, созданный мужиком Сидором?

К его неудовольствию эту загадку отгадывают мгновенно — Сидр!

Задает свою загадку и Уралочка.- Вино больных и престарелых?

— Кагор!

Зато над вопросом Мечтателя ломаем голову долго и бесполезно.- Виновница старинных пьяных дебошей?

Все наши ответы вроде — Самогон, горилка, брага и подобные автор вопроса отвергает, как неверные.

Степаныч так глубоко задумывается над задачей, что совсем перестаёт соображать. Ответ на загадку действительно не тривиален — Стрелецкая!

— Ну и ну,- заявляет Степаныч.- Правду говорят, что иногда в вопросе больше информации, чем в ответе!

— А что такое «аква вита»,- снова ехидно спрашивает нас Мечтатель.

— Живая вода по-латински. Вот что,- отвечает Ряша.

— Никакая это не вода. Так называли раньше виски. Хотите расскажу, что такое виски?

— Давай, трави помаленьку,- бурчит Командор, отправляя в рот очередную ложку ухи.

— Виски — благородный крепкий напиток. Как явление нетривиальное, корнями своими уходит в далекие времена, а происхождением претендует даже на некоторый оттенок бо¬жественности. По крайней мере, без религи¬озного вмешательства здесь не обошлось. Шотландцы прямо указывают на средневе¬ковых монахов (за этими ребятами уже чис¬лятся патенты на изобретение как минимум шампанского и бенедиктина, не считая мно¬жества роскошных церковных вин, ликеров, выдержанных виноградных спиртов, кото¬рые посты и богомолье перемежали с экспе¬риментаторским самогоноварением, что, собственно, подтверждают хроники.

В реест¬ре шотландского казначейства от мая 1494 года впервые документально засвидетельст¬вовано: «Доставлено восемь мер ячменного солода Брату Джону Кору для приготовления аквавиты. Шотландцам изысканная латинская фонетика была явно не по зубам. Они до¬словно спроецировали латинский смысл на кельтский диалект и стали так именовать ячменный самогон. На этом лингвистические метаморфозы «живой воды» не закончились.

Англосаксы вместе с незави¬симостью прихватили у шотландцев и их национальный напиток, но воспроизвести вар¬варское uiskque baut даже не попытались, а уп¬ростили его до whisky. С тех пор так и имену¬ют его во всем мире, Виски — повсюду виски! Скотч — он и в Африке Скотч! Но…

Ирландцы, гордо проигнорировавшие в 1994 голу празднование пятисотлетия висковарения, утверждают, что виски — изобре¬тение Святого Патрика, покровителя Ирлан¬дии. Едва ступив на берег Зеленого острова, он незамедлительно начал производить «живую воду» и обращать в истинную веру язычников, что по сути дела было одно и то же.

По сей день ирландцы почитают седобородого старца и исправно живут по его заветам — прикладываются к виски перед заутреней, поднимают стакан после обедни и, преклонив колена, после чтения вечерней молитвы, припоминают, много ли еще осталось в бу¬тылке.

Столь же почитаем здесь Энсе Коффри. Именно он в 1830 голу довел до совершенства перегонный аппарат, который, правда, до того создал шотландец Роберт Степи. Но чтобы изобрести, считают упря¬мые ирландцы, большого ума не надо. А вот превратить примитивный дистиллятор в промышленный агрегат, чтобы чудо-зелье потекло рекой, мог только наш брат! В про¬тивостояние с шотландцами они даже напи¬сание изменили на whiskey.

Действительно, дистилляционный куб Коффри превратил виски в промышлен¬ную отрасль. Кустарные деревенские вино¬курни стали исчезать, уступая место круп¬ным фирмам-производителям. Началось изготовление смешанного виски (dlended). И разнеслась повсеместно слава о напитке, который трудами ирландца прославил.

— Врёшь, ты, всё,- заявил Ряша.- Потому что большинство этих «обще¬известных истин» — миф. А если и не совсем миф, то, по крайней мере, утверждение спорное.

Начинаешь вникать — и выходит, что виски при¬думали немцы, клетчатую ткань-тартан ирланд¬цы, волынку — вообще кто-то на Ближнем Востоке, а мужские юбки — лондонский портной. И даже на¬циональная гордость — игра в гольф, изобретением которой гордится каждый шотландец, появилась, если верить нашим энциклопедиям, в средние века в… Дании!

Нет, не хочу сказать, что шотландцы сами ничего придумать не в состоянии. С воображением у них все в порядке. Вспомним хотя бы самого уважаемо¬го там человека, Вальтера Скотта — сэра Вальтера Скотта, как непременно подчеркнут шотландцы, поставившие ему в центре Эдинбурга памятник высотой более шестидесяти метров (на зависть Ким Ир Сену).

Так вот, когда-то именно этот знаменитый писа¬тель пригласил в гости в Шотландию британского короля Георга IV. В Лондоне этого монарха, мягко гово¬ря, не привечали: очень уж любил выпить и поволо¬читься за юбками. Шотландцам же, наоборот, слабо¬сти Георга были по душе. А когда король пожаловал в Эдинбург, его дружба со здешним людом дошла до такой степени, что он снизил налоги на шотландское виски. Георгу IV шотландцы тоже поставили памят¬ник. Правда, не такой высокий, как Вальтеру Cкотту.

Так что шотландское виски придумали вовсе не шотландцы. Считается, что познакомил их с этим продуктом святой Патрик, покровитель соседней Ирландии, подсмотревший методу дистилляции, проповедуя в германских землях. Как бы то ни бы¬ло, именно здешний народ поднаторел в перегонке ячменного зелья настолько, что повсюду в мире самым приличным виски считается шотландское.

Название «виски» имеет гэльские корни, во почему на язы¬ке шотландских и ирландских кельтов uisgue beatha означало «живая вода». Или, как нам более привычно по- латыни: «аква вита».

Когда-то кельты первыми заселили Британские острова, но потом их начали теснить древние рим¬ляне, англы, саксы, викинги, норманны… В конце концов, кельты плюнули и отошли в Ирландию и Шотландию,

Оставив завоевателей разбираться между собой и создавать народ, который сегодня зовут англичанами.

Сейчас кельтского в Шотландии остался, пожалуй, только местный гэльский язык.

В Шотландии этот напиток положено пить из круглых стаканов, называемых «барабанами», либо в чистом виде, либо разбавленным обычной во¬дой комнатной температуры. Никакого льда и, уж тем более, — американских штучек: добавки содовой. Правда, мож¬но пить на манер русского «ерша» — за¬пивая элем, густым местным пивом, это вполне…

Ну, еще королева Викто¬рия предпочитала пить шотландское виски с чаем, но что с нее взять, с англичанки-то?

Кстати, на имидж старейшего винокуренного завода Шотландии «Глентаррет», функционирующего легально аж с 1775 года, работает даже дох¬лая кошка. Если вы побываете на нём, вам ообязательно покажут памят¬ник заводской киске по кличке Таузер, которая после своей смерти попала в Книгу рекордов Гиннеса. Утверждают. Что за 24 года жизни она поймала 28899 мышей.

Улов подсчитывали по хвостам, которые Таузер почему-то не ела, а скла¬дывала в кучку в одном месте. Порази¬тельное долголетие и аппетит кошки хо¬зяева «Глентаррет» объясняют, естест¬венно, тем, что она жила в здоровой ат¬мосфере, насыщенной парами отборного виски.

Что еще? Да, вот. Только в Шотлан¬дии можно увидеть маленькую изящную фляжку, к которой прикладываются герои загра¬ничных фильмов, именуемую по-англий¬ски hip flask — «набедренная фляжка». Держат ее почти всегда во внутрен¬нем кармане пиджака или плаща, в брючном таскать ее очень неудобно…

Традиционный костюм шотландского горца со знаменитой клет¬чатой юбкой-килтом предусматривает ношение поверх нее спереди, прямо на причинном месте, сумочки из козьей ко¬жи, украшенной мехом или кистями из конского волоса. В этой сумочке и носят ту самую «набедренную фляжку»…

После этой весьма содержательной лекции, прочитанной специалистами Ряшей и Мечтателем, вечер вопросов и ответов длился ещё долго, и доставил нам массу удовольствий.

Покончив с этим занятием, мы стали приставать к Мечтателю.- Где обещанные таймени и олени? Где линялые жирные гуси, ожидающие своего заряда дроби? Где все обещанные нам богатства Котуя загадочного и манящего? Кроме дыма, комаров, да ветра в лицо никаких осо¬бых приятностей. Даже такого пустяка, как драгоценных камней, и то нет…

Мечтатель отбивается от нас изо всех сил.- Как говорят французы, даже са¬мая красивая девушка может дать не больше того, что у нее есть! Хариус ловится? Ловится! Течение есть? Есть! Тайменя сегодня сожрали? Сожрали! Для начала достаточно, а остальное приложится. Будут вам и оленя и тайменя! Не будем забывать древнюю китайскую мудрость: Яйцо — не цыпленок. Его ещё надо высидеть.

Потом он машет в нашу сторону рукой — мол, отстаньте от меня, и укладывается поближе к огню.

Выражение ловить «кайф» стало в последнее время общеупотребительным. Часто его говорят почти не вдумываясь в содержание, в смысл. Большинство из любителей «тонкой» словесности даже не знают, как гово¬рить правильно, «кайф» или «кейф», утверждая только, что означает это — со стояние высшего покоя и счастья. Сейчас был именно тот момент, когда наш Мечтатель поймал свой «кейф». Его глаза были полузакрыты, тело расслабилось, а рука, протянутая вперёд к костру, выделывала в воздухе какие-то замысловатые таинственные движения — заклинания.

Максим притащил из кустов сухую корягу и взвалил её на костёр. Тот вспых¬нул разом, широко разметнулся пламенем, теряя по сторонам гроздья искр.

Золотой поток волшебно рождался у земли, извиваясь, пожирал чёрных припавших к ней скрюченных огнём уродов, и уносился в небо.

Всё вокруг далеко освети¬лось. Яявственно, как в декорациях, выступили вперёд кусты и деревья. Проявились незаметные раньше проходы между ними. Было уже около двух часов но¬чи, а мы все продолжали молча лежать вокруг костра и наслаждаться таёжной тишиной.

Рассвет протирает глаза,

И день обещает погоду,

Стеклянным крылом стрекоза

Опять зацепилась за воду.

Вот если с рассвета и мне

Всю жизнь свою снова начать бы,

Чтоб черный, как тетерев, чайник

Опять ворковал на огне.

Я начал бы снова писать

Про то, что любому — не видно,

И так, чтобы стало не стыдно

Написанное показать!

На завтрак Командор соорудил удивительно жидкую и невкусную манную кашу, очень похожую на известный в народе суп «ритатуй». На наше возмущение его поступком он решительно ссылается на указания завхоза об экономии продуктов.

Хорошо, что с вечера осталась целая гора варёной рыбы. Странно, но ни кто почти не ест хлеба. К чему бы это? 3ато чаёк, как всегда, идет хорошо.

Попивая ароматный напиток, вспоминаю ночное происшествие, которое лишило меня сна почти до утра. Неловко повернувшись в своём спальном мешке, я проснулся и приоткрыл глаза. Всё было на своих местах, и только там, должна была находиться голова Спокухи, зияла пустота. Не веря своим глазам, трогаю это место руками, но под тканью мешка ничего не прощупывается.

Окончательно проснувшись, начинаю внимательно всматриваться в сумрак палатки и, наконец, около самого выхода, почти у себя в ногах, вижу что-то чёрное и лохматое. Это что-то и оказывается головой Степаныча.

Уже утром он жаловался мне, что это нахальный Ряша затолкал его к себе под ноги и пытался окончательно вывести из строя больную ногу. Поэтому Степаныч был вынужден совершить столь сложное перемещение и укрыться от агрессора у меня в ногах.

Ряша упорно отрицал столь серьёзные обвинения, заявляя.- Переел вчера с вечера, вот и вертелся всю ночь. Так что нечего на честных людей напраслину возводить.

Максим делится своими находками. Совсем рядом с лагерем он обна¬ружил свежие следы оленей.

Мечтатель доволен.- Вот вам и Котуй!

Командор тоже хвастается находкой. Он где-то откопал старый, ржавый капкан и целое утро соображает, куда бы его пристроить. Пора собираться в дорогу, и мы принялись за сворачивание лагеря и упаков¬ку вещей. Когда всё было увязано и размещено на катамараны, раздался негром кий треск, и наше судно осело на левый бок. Лопнул чехол, предохраняющий баллон.

Виновником этого происшествия оказался Степаныч, закачавший «колбасу» до звона. Приходится высказать ему всё, что мы о нём думаем, спустить часть воздуха из баллона, и приняться за ремонт.

Зашивать лопнувший шов берётся Максим. Он вообще делает у нас с охотой любую работу и этим частенько пользуется весь коллектив.

Поскольку делать пока нечего, беру спиннинг и заявляю.- Пойду, поймаю вчерашнего лёхиного тайменя.

— Давай, давай. Он только того и ждёт, когда ты придёшь и подбросишь ему свою противную железку…

Выхожу к самому началу переката и делаю заброс в самую средину основной струи. Блесна идёт ровно без рывков и зацепов. Делаю второй заброс почти в то же самое место, и сразу же чувствую, что блесна во что-то упёрлась. Пытаюсь сильнее тянуть, но она не поддаётся моим усилиям. Зацеп? Легонько подёргиваю кончиком спиннинга, пытаясь освободиться от «зацепа».

Внезапно катушка затрещала, стравливая лесу. Вот тебе и зацеп! Это же таймень! Начинаю пятиться от воды, пос¬тепенно вытягивая рыбину на берег. Ей это явно не нравится. Из воды появляется крупная чёрная голова, «подмигивает» мне своими выпученными глазами и вновь скрывается в волнах. Здоровый!

Таймень начинает ходить кругами, а затем так резко припускает вниз по течению, направляясь к противоположному берегу, что катушка просто запела. Через мгновение на ней почти не остаётся запаса лесы.

Мчусь гигантскими шагами по берегу, чтобы хоть как-то компенсировать движение этого водяного скакуна.

Стараюсь не давать лесе слабины, иначе всё — рванёт таймешонок, и прощай надежды на успех. С усилием прокручиваю катушку, чтобы создать хоть какой-нибудь запас лесы. Похоже, что мне это удаётся. На душе становится поспокойнее.

Минуты четыре занимаемся с тайменем «перетягиванием каната». Затем он совершенно неожиданно для меня делает резкий и мощный рывок, вылетает свечей из воды и сходит с крючка. Счастье было так близко, но…

Передо мной искрится гремящий перекат, сыплет радужными брызгами, клубится лилово-белым паром, Вокруг в голубой дымке тихо стояла тайга и наблюдала за моей неудав¬шейся охотой.

Ребята успокаивают меня.- Не горюй. Все твои таймени ещё впереди. Будут и побольше, и потолще…

Ремонт чехла вскоре был благополучно закончен. Осталось только снова накачать катамаран воздухом до рабочего состояния. При каждом качке он хрюкал от удовольствия и постепенно наливался живительной силой, становился звонким и упругим.

Всё готово, можно было двигаться. За два с половиной часа прошли всего километров восемь. Котуй вновь расползся вширь и разорвался на многочисленные рукава. Во многих местах течение становилось настолько слабым, что катамараны почти не двигались, а если начинал дуть встречный ветер, то даже перемещались против течения.

Степаныч возмущается.- Сплошное свинство природы. Почему-то всегда вдоль рек дуют только встречные ветры. Куда попутные деваются?

— Хочешь, скажу красиво?- спрашивает Ряша Степаныча.

— Давай, говори.

— Под ледяным небом коченеет нагой, беззащитный ветер…

— Красиво.

— Тогда хватай своё весло, и поплыли дальше.

Оба экипажа от нечего делать усиленно орудуют спиннингами. Я вытащил на свой здоровенного хариуса. Интересно наблюдать, как эта стремительная рыба следует за блесной, изучая и оценивая, стоит ли хватать колеблющуюся блестящую железку. Хариусы подходят вплотную к катамарану, и только у самой поверхности воды, когда блесна уже наполовину находится в воздухе, они делают мгновенный поворот и скрываются в глубине.

Командор, наконец, несколько удовлетворил своё ущемлённое самолюбие — вытащил таймешонка килограмма на три весом. Показывает его нам и что-то кричит. Что — мы не слышим, так как расстояние между судами метров триста.

Всё встречающиеся притоки, как и вчера, все они пересохли и обнаруживаются только по каменистым языкам бывшего русла. Дичь совершенно не попадается. Только один раз мы увидели сидящую на воде гагару.

Спокуха мгновенно потянул к себе ружьё, чем вызвал на нашем корабле настоящий переполох. Мечтатель и Ряша втянули головы в плечи и начали истошно орать.- Положь свою лупару! Убирай стволы в сторону! Положь, тебе говорят! Далеко она, ярдов двести будет!

Степаныч, не выпуская из рук своей «пушки» и не убирая в сторону стволов, ехидно ответствует.- Спокуха! Интересно чем это вы ярды замеряете. И вообще, знаете ли вы, что ярд это расстояние от кончика носа английского короля Генриха первого до конца большого пальца его вытянутой руки? Вот так. А, поскольку короля уже давно нет, то и мерить расстояние нечем. Поэтому, да по может вам бог! С этими словами он жмёт на курок, и тишина тайги разрывается оглушительным грохотом.

Мне в щёку бьет упругая воздушная струя, и я чуть не вываливаюсь в воду. Наделяю по этому поведу вошедшего в охотничий азарт Спокуху очередной порцией изисканнейших комплиментов.

В гагару он, конечно, не попал. Ничуть не смутившись этим, Степаныч спокойно засовывает ружьё под вещи стволами в сторону трепещущего Ряши, закурива¬ет и продолжает философствовать.- На свете существует довольно много любопытных мер. Акр, например, это участок поля, который могла вспахать па¬ра быков от утренней зари до позднего вечера. Дюйм — длина трёх ячменных зёрен, положенных в одну линию.

А вот если у вас во дворе плюс тридцать два градуса по Фаренгейту, то это значит — замёрзли лужи и пора принимать вовнутрь чего-нибудь для сугрева. Так что, уважаемые, не берите меня за самолюбие и не заставляйте напрягать мозги, в то время, когда я на отдыхе.

На нежно голубом небе вместо кучевых облаков потянулись вытянутые к северу перистые. Продолжает сильно пахнуть гарью, хотя впереди явных очагов пожара сегодня не видно. Почему-то очень захотелось есть.

Смотрю на часы — уже семнадцать часов. Ничего себе «заработались». Оборачиваюсь к Мечтателю и ору.- Завхоз, жрать давай. Со своей экономией совсем коллектив с голоду уморишь.

Ко мне тут же присоединяется Ряша, и мы совместными усилиями заставляем Мечтателя объявить пережор. Брожу по берегу в поисках чего-нибудь растительного и съедобного. Все мои старания остаются безрезультатными — ягод не было.

— «Великая сушь»,- кричала природа, и в тайге была сушь. Мягко похрустывал под ногами белый ягель. Упади сейчас в него хоть одна искра от костра, тлеющий пыж или не загашенный окурок — и вмиг вспыхнет мох со всех сторон бесцветным и бездымным пламенем. Помчится низовой огонь, сжигая стланик, ягодный кустарник, прочую таёжную мелочь. По обомшелым стволам добежит он до лиственничной хвои, и вспыхнет всё дерево снизу, от корней до макушки, за ним другое, третье, десятое. И пойдёт хлестать верхом бушующее пламя, перелетая через пересохшие болота, озерца, малые ручейки и речки. За многие сотни километров ветер погонит дым, и солнце в желтоватой мутной мгле будет казаться таким, как мы его видели, расплывчатым, неясным пятном. Всё это мы, очевидно, будем наблюдать вновь ещё сегодня, так как впереди над вершинами гор и тайгой опять появились плотные дымные покрывала.

Люди племени Диери, что обитает в Центральной Австралии, воображали, что способностью вызывать дождь даже во время самой жестокой засухи в высшей степени обладает крайняя плоть, взятая у юношей при обрезании. Поэтому Великий совет племени всегда держал немного крайней плоти про запас. Её тщательно скрывали, храня завернутой в перья вместе с жиром дикой собаки и ковровой змеи. Особенно опасно для её волшебных качеств считалось то, чтобы это драгоценный свёрток в раскрытом виде не увидели женщины.

На Суматре, чтобы вызвать дождь, все женщины деревни идут к реке, едва прикрыв свою наготу. Заходят в неё и обрызгивают бёдра водой. Затем в реку бросают чёрную кошку и заставляют её некоторое время там поплавать. После этого обязательно начинались тропические ливни.

Надо будет попробовать отрезать что ни будь у Степаныча. Вдруг, поможет, и пожары прекратятся.

Не успели мы отплыть, как снова на воде впереди катамаранов появилась та же гагара.

Поскольку никакой другой дичи не предвидится, решаем потренироваться в стрельбе по этой несъедобной птице. Тем более что ближе, чем на сто метров гагара нас к себе не подпускает, и наши упражнения для неё совершенно безопасны. Стреляем разными номерами дроби из всех имеющихся стволов. Присоединяюсь к этому занятию и я со своей мелкашкой.

После каждого очередного выстрела гагара издавала громкие крики, чем-то отдалённо похожие на «Ои-ёй-ёй-ей», и мгновенно ныряла. Затем она появлялась на поверхности ещё метров на сто дальше и, привстав на воде, начинала размахивать крыльям и кричать, словно торговка на базаре. Эта «охота» продолжалась минут десять. Только выпалив в воздух около двух десятков патронов, мы успокоились.

Гагаре такая забава тоже, очевидно, порядком надоела, и она, громко обругав нас на всю тайгу, лихо взмахнула крыльями, взлетела в воздух и исчезла за поворотом реки.

Правда, наш наблюдательный Ряша ещё долго убеждал коллектив в том, что он отчётливо видел, как птица на лету высыпала в воду попавшие в неё дробины.

У Лёхи снова на крючок попало очередное «счастье», но так же, как и в первый раз, сошло. На этот раз, как он рассказывал, оно было в виде пудового тайменя. Ребята на полном серьёзе пригрозили неудачливому рыболову пройтись по его заднему месту резиновым сапогом, если он ещё хотя бы раз допустит сход ценной рыбы.

Минут через сорок ничем не запоминающегося сплава над нашими катамаранами неожиданно пролетел крохаль-одиночка.

Истосковавшийся по дичи Ряша на редкость удачно приложился к своему ружью, и мы стали обладателями первой пернатой дичи на Котуе.

— Есть супец на ужин, а то всё каши, да каши горделиво заявил автор удачного выстрела и посмотрел на нас несколько свысока.

— Вот существо какое-то летит, черно, как ночь, выкрикивая «Каррр»… А вон ещё одно. И это существо, обвитое ветрами, покорно тащит совой типаж, и яблоки из-под хвоста роняет.- ни к селу, ни к городу произносит, вдруг, Степаныч.

Катамараны медленно двигались вместе с массами воды, которые, перемещаясь, создавали то, что мы все привыкли называть водами рек. Есть что-то таинственно завораживающее в движущейся воде. Все века люди знали это и чувствовали очень хорошо. Вот и сейчас мы, вдруг, все разом почему-то примолкли и предались каждый своим мыслям. Не знаю сколько длилось это состояние, но вывел нас из него Степаныч, который от избытка нахлынувших на него чувств внезапно запел собственную песню:

Здесь на плато Путорана,

Ни кафе, ни ресторана.

Дайте мне скорей сигару,

Я сменяюсь на гагару.

Небо над плоскими грядами светилось в солнечных лучах, а здесь внизу над рекой уже начали тихонько струиться сумеречные тени — разведчики короткой, почти молниеносной заполярной ночи. Из предметов, аляповатых днём, сумерки умеют создавать великолепные пастели, а из наших заносчивых и самоуверенных днём душ извлекают тончайшие настроения. По своей природе сумерки загадочны, в них всё недосказано, и это заставляет нас что-то дополнять, домысливать и даже фантазировать.

Сумерки не наводят на те трудные и бесполезные мысли, что сваливает на человека ночь. Они дарят думы спокойные и меланхоличные. Однако пора было подумывать и о месте ночлега. Сегодня природа, очевидно, решила в полную меру баловать нас своими богатствами и подарила для разбивки лагеря удивительно красивое и интересное место.

Находилось оно по правому берегу Котуя, на крутом, обрывистом склоне, вплотную прилегающем к пересохшему руслу безымянной речушки. За ней склон поднимался ещё выше, на высоту десятиэтажного дома, и с неё круто падал вниз к воде.

Есть такое явление, свойственное холодному климату — солифлюкция, или течение оттаивающего грунта. Грунт, перемещаясь, сползает вниз по склону даже при небольших углах наклона. Сползают иногда сотни метров поверхности. Грунт тащит вниз кусты, обтекает деревья, нередко и их увлекает за собой. Вдоль подножий склонов протягиваются длинные земляные шлейфы. Из за¬валов высотой с двух-трёхэтажный дом, как после землятресений, торчат пни, камни, трава, стволы.

Сейчас перед нами природа Заполярья демонстриро¬вала именно это явление. На круто падающем вниз склоне имелись участки с отрицательней крутизной, торчали причудливые глинисто-песчаные башни, нашпигованные камнями. Черные земляные языки подползали к самой воде, а в некоторых местах уже успели даже лизнуть её своими кончиками.

Жаркая пого¬да без устали, ежесекундно точила вечную мерзлоту, и склон жил своей, толь¬ко ему свойственной жизнью. То и дело вниз с грохотом рушились целые массы земли, стекали грязевые ручейки, со звонким стуком катились разной вели¬чины камни. Над самым берегом в склоне образовались настоящие гроты и промоины, на дне которых блестели черной блестящей поверхностью лужи-озерца.

Деревья росли над обрывом на тоненьких земляных козырьках, которые долж¬ны были вот-вот обвалиться. И мне почему-то стало очень жаль их скорого конца.

Лиственницу свалить совсем легко. В отличие от большинства де¬ревьев, она почти не держится за землю, корни её распластались над мерзлотой. И ветер её валит, и вода. Тайга всегда полна ветровала, особенно на склонах. Это где-то там, далеко отсюда, красиво говорят.- Деревья умирают стоя. Лиственница, как и человек, чаще умирает лёжа.

Была уже половина двенадцатого. Сегодня мы были на воде больше семи часов, а проплыли совсем немного — километров двадцать пять. Это настораживает, так как такими темпами мы далеко не продвинемся.

Всю жизнь видит человек наступление ночи, и никогда не относится к это¬му равнодушно. Разве что в городе, где чаще просто упускает необыкновенный час. С наступлением ночи мир меняется не только внешне.

Духовное перерож¬дение человека совершается ежедневно. Меняются настроения, самочувствие, отношение к окружающему. Время движется, как амёба, и, расплываясь, обволакивает нас.

Сидим у костра и с удовольствием едим малосольного хариу¬са. Сухость воздуха такова, что, даже солясь в банке, он быстро обезвожива¬ется и становится почти подвяленным.

Костёр догорал, сильно похолодало. А в палатках казалось, было ещё холоднее, чем на улице. Кутаемся в тёплую одежду и заползаем поглубже в спальники. И вдруг откуда-то из глубины тайги потянуло тёплым, будто бы южным ветром.

Ветер шёл всё шире и шире, и был необыкновенно душистым. Всегда бывает немного тоскливо оттого, что ветры прилетают оттуда, где мы не были, и летят туда, куда мы никогда не попадём.

С этими мыслями я погружаюсь в сон, и сквозь последние проблески сознания успеваю уловить, как Ряша жалуется Степанычу на своё невезенье: за сегодняшний день он сумел потерять целых три блесны.

Просыпаемся довольно рано, бодрые и полные сил для дальнейшего пути. Погода отличная, на небе ни облачка. Загораем, а затем отправляемся фотографировать на память «живой» склон. Вблизи он кажется ещё более величественным.

Комья оттаивающего грунта падают вниз на дно гротов и поднимают чёрные фонтанчики на поверхности луж-озёр. При каждом таком падении под их сводами раздаются гулкие удары.

Стоять вплотную к этому живому склону довольно неприятно. Запечатлев на плёнку все наиболее интересные детали этой необычной картины, мы бежим к воде умываться перед завтраком, к которому нас настойчиво приглашает Уралочка.

На завтрак она подаёт нам вели¬колепный супец из крохаля. Едим с большой охотой, запасая необходимый для работы запас калорий. После еды

Ряша настолько разогрел свой организм, что решил немедленно искупаться. С воплем бросился в воду, и тут же с восторгом заорал ещё громче на всю тайгу.- Мужики, вода то совсем парная!

Вода хотя и не парная, но всё-таки действительно тёплая для такой реки, как Котуй. Вот, что значит двухмесячная жара.

Ряша после минуты бултыхания вылезает на берег и с наигранным недовольством заявляет.- Тоже мне Заполярье! Вода словно в Сочи, никакой тебе свежести, ни прохлады.

Хотя по всему его поведению видно, что он просто блаженствует и ни о каком холоде совершенно не сожалеет. Хорошо бы подержалась подольше такая погодка!

Решаю пройтись по пересохшему руслу, и посмотреть, что же находится за поворотом. На берегу прямо между камней цветут красивые фиолетовые ромашки, а на песчаных подушках выросла на редкость свежая зеленая травка. Объясняет¬ся это тем, что здесь по сравнению с окружающими склонами повышенная влажность. Когда ходишь по таким вот зеленеющим лужкам, то вся поверхность земли под ногами хлюпает и пытается уйти куда-то вглубь. Ощущение не из приятных.

За завтраком мы заметили, что наш костер так же осел и горит в образовавшейся выемке. Командор шутит.- Ещё часок-другой и вместо кострища колодец образуется. Так, пожалуй, и коптильня сама по себе возникнет. Жаль плыть дальше нужно, а то можно было бы горячей копчёной рыбки приготовить.

Двигая ногами по зыбкому грунту вспоминаю, что здесь в Сибири проходит ряд, так называемых, мерзлотных меридианов.

Один из них Тикси-Якутск-Невер, проходящий почти по центральной части Страны мерзлоты. Другой подоб¬ный ему проходит в сотнях километров западнее: Нордвик-Мирный-Чита. На обеих меридианах мерзлота тянется с Севера на Юг на тысячу с лишним километров, и уходит аж в Монголию.

Вечная мерзлота образуется только там, где среднегодовые температуры воздуха минус три-четыре градуса. Мерзлота занимает три четверти площади Сибири, то есть почти половину территории нашей страны. Толща мёрзлых пород достигает громадных величин. На Севере, в Тикси — семьсот метров, у Якутска — двести-четыреста метров.

И двигаясь сейчас по этой хлябающей, гулко отдающейся под ногами поверхности, я вдруг отдался во власть ощущения безудержности стихии, неотделимости всего творящегося от чего-то исконного и древнего, скрытого внутри меня, что осталось, наверное, в каждом человеке, и прорывается в такие вот мгновения внезапно, что древ¬нее человека, что подавлялось тысячелетиями цивилизации и миллионами лет развития всего живого.

На чёрном фоне обрыва яркими огоньками светились венчики малиново-красной гвоздики. Чуть выше по склону виднелись еще какие-то жёлтенькие, неизвестные мне цветы и стройные пирамидки кипрея.

И султанами пышно качая,

Здесь на свежем таёжном ветру,

Зоревые цветы Иван — чая

Поджигают местами листву.

Все вещи были уже собраны, упакованы и закреплены для сплава. Только Степаныч всё ещё возился со своим рюкзаком, то ли что-то в нём отыскивая, то ли наоборот — запрятывая.

Пользуясь этой непредвиденной задержкой, не спешу натягивать на ноги шерстяные носки и влажноватые со вчерашнего дня ре¬зиновые сапоги. Щеголяю с удовольствием по камням босиком, не смотря на то, что они довольно острые.

0т воды веяло свежестью. Почему-то очень захоте¬лось намочить нагретые солнцем неги. Сев на валун и опустив ноги в воду, я смотрел, как течение перебирало на дне мелкую гальку. Прямо к моей ступне подбежал молоденький хариусишка, повернулся против струи, и замер, чуть-чуть поводя жабрами. Я шевельнул пальцами, рыба метнулась тёмной молнией и исчезла.

Набрав в ладони воды, я прополоскал рот, умылся и с неохотой побрёл к катамарану, на котором Степаныч уже закончил свои непонятные операции с рюкзаком и принял, ставшую для нас привычной, неподвижную позу.

Отталкивая катамаран от берега, я с сожалением думал.- Хорошо бы просидеть здесь ещё часок-другой и никуда не плыть, наслаждаясь солнечным теплом и приятной ленью.

Но жизнь но стоит на месте и заставляет нас двигаться вперёд вместе с собой.

В одном из очередных перекатов Ряша вытащил щуку, первую на Котуе. Щука была зелёная-презелёная, вся в длинных и узких желтовато беловатых пятнах. Пятна — пестрины прерывистыми цепочками тянулись вдоль всего её тела.

Нижняя, круглая, как носок галоши, мясистая губа презрительно оттопыривалась вверх, прикрываясь острым клином бугорчато-ноздреватой челюсти. Казалось, что рыбина презрительно подмигивала нам своими выпученными стальными глазами.

Ряша хотел было выбросить её обратно в реку, но мы остановили его — пускай полежит, глядишь на «ХЕ» сгодится.

Котуй расползся по долине и раздробился на мелкие многочисленные проточки, образуя между ними довольно большие по величине острова. Некоторые из проток в этом году пересохли, и острова соединились с основными берегами.

Часам к трём мы достигли устья речки Хакомы, правого притока Котуя. В месте её впадения образовалась большая каменистая отмель, которая под солнечными лучами светилась разноцветием омываемых водой камней.

Коллектив, увидя эту красоту, мгновенно бросился на поиски обещанных Мечтателем топазов и агатов.

Ребята разбрелись по всему руслу речушки и, засучив повыше рукава, принялись таскать из-под воды залегающие там «сокровища». Камушки сквозь идеально прозрачную воду смотрелись очень эффектно, отсвечивая то голубоватыми, то розовыми, то зелёными оттенками.

Правда, когда их извлекали из воды на воздух, большинство, как по мановению волшебной палочки, сразу же теряли всю свою привлекательность. В таких случаях мы без сожаления выбрасывали их обратно в воду. Однако, некоторые из них по нашему «просвещенному мнению» заслуживали внимания.

Такие находки мы бережно складывали в карманы или засовывали за пазухи.

Через каких-нибудь двадцать минут все члены коллектива стали обладателя ми изрядного количества «драгоценностей » и щеголяли с оттопыренными деталями одежды.

Позже, после более детального изучения собранных коллекций большинство из находок были выброшены в реку. Зато среди оставшихся образцов, как утверждали наши знатоки камней — Ряша и Мечтатель, были агаты, топазы и даже хризолиты.

Командор пытался возражать им, называя все собранные нами камни вне зависимости от цвета и рисунка собакитами, но ему не верили.

Вдоволь налюбовавшись собранными сокровищами, мы приступили к пережору, тем более что сегодня коллективу предложен дежурными жареный таймень.

За едой разговоры о камнях продолжались.

Начал просветительную беседу Ряша.- Каждый камень индивидуален и обладает только ему одному присущими свойствами. Рубин, например, источник мощной жизненной силы, побуждающий своего хозяина к бурной и полезной деятельно¬сти. Он станет хорошим союзни¬ком, если только вашему характеру не присуши чрезмерная агрессивность и некоторая жестокость. Его целительные качества — благотворен для сердца и кровенос¬ной системы. Но не при гипертонии!

Аметист. Повышает интеллект и способность сосредоточенно работать. Но может сде¬лать владельца более равнодушным к окружающим. Полезен при бессоннице и тяжелых снах.

Топаз. Создает ощущение безмятежности и наслаждения жизнью. Очень полезен людям, склонным к меланхолии.

Турмалин. Отличный стимул творческой энергии. Но если вы склонны к душевной неуравновешенности, лучше его избегать.

Лунный камень. Смягчает порывистость характера, нетерпимость и излишнюю жесткость. Подпитывает нервную систему, предохраняет от перенапряжения. Его сила, кстати сказать, увеличивается в полнолуние.

Яшма. Оказывает умиротворяющее, сдерживающее воздействие. Все камни красного оттенка способствуют очищению крови, облегчению печени, выравнивают сердечный ритм. Зеленые — помогают при головных болях, бессоннице, повышенном давлении.

Нефрит. Хороший талисман для игроков и от сглаза. Придает утонченность уму, по¬могает интриганам, вызывая у окружаю¬щих чувство симпатии к своему владельцу. Избавляет от навязчивых эмоциональных состояний, нормализует сон, улучша¬ет зрение.

Для людей, чья стихия вода или земля, полезны следующие камни:

Александрит. Поможет урегулировать семейные отношения, способствует философскому образу мыслей и научным изыс¬каниям. Очень хорошо «сотрудничает» с теми, кто занимается бизнесом.

Опал. Камень с ярко выраженной связью с вод¬ной стихией, в сухом климате даже «бо¬леет», теряя свой блеск.

Помогает разви¬тию экстрасенсорных способностей, но, благоприятствуя мечтателям, может уси¬лить их способность к самообману.

Сап¬фир. Еще один мистический камень, час¬то используемый в магии. Хозяину созда¬ет хорошую защиту, охлаждает страсти. Но сапфир с изъяном (например, трещи¬ной) может стать опасным для здоровья.

Изумруд. Впитывает в себя вредные воз¬действия других людей, владельцу придает постоянство во взглядах и привязанностях.

Бирюза. Даст вам энергичность общительность, хороший контакт с окружающими. Не терпит нечистой совести, поэтому в ее присутствии моральные про¬блемы, которые человеку свойственно не замечать, начинают требовательно заяв¬лять о себе.

К этому осталось добавить, что есть камни, охраняющие своего владельца и в об¬щении, и в смысле здоровья, пригодные для любого человека. Это «тигриный», «соколиный» и «кошачий глаз». В случае если на вас совершена энергетическая атака, эти камни могут даже расколоться, ожерелье из них потемнеть или рассыпаться по неясным причинам. На самом деле так происходит потому, что камни принимают на себя черную энергию, предназначенную их хозяину.

Но мало кому рекомендуется носить украшения (особенно ожерелья) из натурального морского жемчуга — исключе¬ние составляют люди, родившиеся под созвездием Рыб. Что касается остальных, очень часто жемчуг вступает в противоборство с хозяином, вызывая у него чувство подавленности и даже болезненные ощущения.

Речной жемчуг менее капри¬зен, его влияние обычно ограничивается ощущением легкой, беспричинной грусти. Если, тем не менее, вам нравятся украшения из жемчуга, постарайтесь носить их так, чтобы не было прямого такта с телом.

Ряша замолчал и начал с аппетитом уминать здоровенный кус рыбы.

Вместо него начал вещать молчавший до этого Степаныч.- Всем известно, что драгоценные камни могут предсказывать будущее. У них множество магических свойств. Изумруд, например, лечит от ипохондрии.

— А ты знаешь, что такое ипохондрия?- заинтересованно спросил Лёха.

— Это совершенно не важно, знаю я или нет. Важно то, что лечит!

— Аметист предохраняет от пьянства, бирюза приносит счастье в любви. А вот агат предохраняет от сплетен и землетрясений…

— Нам бы сюда побольше аметистиков, а агатов нам Мечтатель обещал навалом.

— Рубин вызывает страсть, топаз — ревность,- продолжал вещать Степаныч.- Аквамарин — нежность. Нефрит защищает от удара молнии…

— А собакит?

— От глупых вопросов и хронических поносов…

Вот уже более двух часов мы сплавляемся после того, как расстались с залежами Хакомы, а Котуй всё так же ленив и нетороплив.

Челябинцы от нечего делать непрерывно смыкают спиннингами. Командор сделал очередной запрос и, вдруг, завопил на всю реку дурным голосом, от которого Уралочка чуть не грохнулась в воду.

— Щучья банда!

За его блесной из глубины медленно выплывали шесть громадных щучин. Пресноводные «крокодилы» нехотя осматривали блестящую на солнце блесну, словно оценивая, заслуживает ли она внимания.

Опомнившись от необычного зрелища, Командор делает еще один заброс, и тут же первая щука забилась у него на крючке. Бросает Лёха, за ним — Максим. Ещё две громадины становятся нашей добычей.

Уралочке тоже не терпится повоевать с «крокодилами», но щука, схватив её блесну, лениво дёргает мордой, и уходит со своей добычей, оставив неудачливую рыбачку с обрезанной лесой и жалостью к безвозвратно потерянной блесне.

После нескольких забросов вся щучья банда была уничтожена. Лишь одной удалось укрыться среди крупных подводных валунов.

Пока Челябинцы очищали реку от сорной рыбы, мы причалили к берегу, который этом месте представлял собой неширокую каменистую осыпь, спадающую к во¬де, и продолжили поиски сокровищ. Как и всегда в таких операциях больше всего везёт Ряше — он внезапно подпрыгивает в воздух и, приплясывая от избытка чувств, демонстрирует нам с Мечтателем огромный «топаз» граммов на триста.

Мы приносим ему свои поздравления по поводу такой невероятной удачи и бросаемся ловить за хвост собственных жар птиц, однако все наши попытки и старания ни к чему не приводят. Удача ускользает и рассеивается, как дым. Все наши находки состоят из обычных серо-грязных булыжников, которые мы швыряем в воображающего от счастья Ряшу.

Спокуха продолжает все это время оставаться на катамаране в классической обломовской позе. По его собственному заявлению, он работает под аборигенов этого края — эвенков.

Он зарос до ушей кудрявой чёрно-рыжей шерстью, забурел от ветра и солнца, как сибирский валенок, провонял дымом пожарищ, а ещё больше сигаретным, и после каждой фразы неизменно добавляет многозначительное «однако»: Поймали немножко рыбки, однако. Проплыли километров десять, однако…

Говорят, что самые заядлые курильщики в мире — жители Америки, вернее США. Они за год выкуривают пять сот тридцать три миллиарда сигарет, примерно по три тысячи девятьсот сигарет на каждого взрослого. Это значит, что американцы прокуривают в год около восьми миллиардов долларов.

Но, глядя на нашего невозмутимого Степаныча, который не расстаётся с сигаретой ни на минуту, невольно думается — слабаки эти янки. Спокуха каждый день бьёт все ваши рекорды. Дым от курева над его головой куда плотнее всё время сопровождающего нас дыма пожаров…

— Бросил бы ты курить, брат,- говорю я ему.- Здоровье подрываешь, других дымом травишь. Да и природа от этой гадости страдает.

— Никогда не брошу. Когда человек бросает курить, то у него сразу же все болячки проявляются. Известно, что воспалённое горло, респираторные заболевания и чрезмерные метеоризмы – общие признаки не болезней, а – выздоровления после прекращения курения. Как только прекращается потребление боле чем четырёх тысяч химикалий, представляешь – более четырёх тысяч! – содержащихся в табачном дыме, организм возвращается к своему старому «Предникотиновому» состоянию. Так что курить я не брошу, не хочу, чтобы у меня живот пучило и горло болело.

— Да ты и сейчас, когда травишься, воняешь не меньше! Хотя ладно, уговорил. Не бросай, а то не только всю палатку провоняешь, так ещё и обожрёшь! Все, кто курить бросают, всё время жрать хотят. Аппетит у них сразу возрастает до безобразия. Кстати, оттого и метеоризмы усиливаются. Каковы размеры «стола», таковы и размеры «стула».

День постепенно близится к своему завершению. Тепло, очень много комаров. Котуй совсем притих, обленился и не желает течь. Приходится идти только на вёслах, и это обстоятельство выводит нас из себя.

Решаем, что на сегодня работать достаточно, и ищем место для ночлега. Оно оказывается совсем не¬далеко, и просто великолепно. Широкий и вытянутый каменный мыс, вокруг которого Котуй закладывал крутой, идеально ровный вираж, меняя направление течения почти на сто тридцать градусов, переходил в высокое ровное плато, заросшее лиственницами.

Площадка на краю плато уже кем-то выбиралась для устройства бивуака — валялись жерди, деревянный ящик, стояли рогульки над чернеющим кострищем, с краю виднелось некое подобие лабаза.

Правда, стояли здесь давно, не в этом году, потому что жерди и рогули уже подверглись разрушительному воздействию времени, и ни на что не годились.

Лес вокруг тихо шумел на ветру. Подлесок составляли мелкие кустарники, среди которых была даже красная смородина, правда, без ягод.

Полянки пестрели многочисленными цветами: хлопушками, ярко красными гвоздиками, фиолетовыми венчиками ромашек и ещё какими-то, неизвестными мне, жёлтыми очень симпатичными цветочками.

Как жаль, что в жизни действует афоризм знаменитого Пруткова — Нельзя объять необъятное! Кому-кому, а нам, неугомонным любителям путешествий, надо хорошо знать и зверей, и птиц, и рыб, и насекомых, и деревья, и цветы, чтобы не смотреть на окружающий нас прекрасный мир природы сквозь беспомощно растопыренные пальцы, чтобы сердце не зачерствело от равнодушия, и чтобы можно было точно и правдиво записать в своих записных книжках всё, что видишь, а не придумывать несусветную чушь, извлекая из своей памяти обрывки услышанных от других сведений и историй.

Похоже, что погода начинает портиться, Небо постепенно заволакивало плотными серыми облаками.

Сегодня дежурим мы с Мечтателем. Будем готовить борщ и пшенную кашу, в которую он наверняка вывалит две традиционные банки тушенки, не смотря на все мои доводы о том, что пшенка лучше идёт в чистом виде, особенно если делать её на молоке.

Командор милостиво согласился заняться приготовлением деликатесного блюда, которое все мы очень любим. Он закрылся с Уралочкой в палатке и колдует над производством «ХЕ» из свежей щуки. Зовём его к себе на воздух, но он категорически отказывается вылезать, заявляя, что боится комаров и, вообще, ему приятнее быть наедине с женщиной, чем среди заросших образин.

Мы обещаем ему припомнить эти образины, но оставляем в покое, так как получить на закуску «Хе» для нас важнее, чем доказывать Командору, чья образина противнее.

Комаров сегодня действительно на редкость много. Единственный способ избавиться от нападок настырных «пернатых» — это просто не обращать на них внимания. Чем спокойнее ведёшь себя в таких ситуациях, тем меньше они к тебе пристают. Очевидно, к неподвижным предметам у комаров просто пропадает интерес.

Если же кто-нибудь из нас начинал отмахиваться от лезущих насекомых руками или ветками, то они просто зверели и с утроенной энергией бросались в атаку, при этом их растревоженное гудение напоминало отдаленное «урраааааа».

Комары, пожалуй, самые жуткие «звери» на нашей планете. Дай им волю – сожрут заживо. Учёные и туристы подсчитали, что за пять минут где-нибудь в тундре на одну руку человека садится до четырехсот кровожадных тварей. А на две? А на спину и задницу? Жуть! Хуже чем людям от этих тварей достаётся только оленям – их облепляют одновременно до двухсот тысяч вопящих вампиров одновременно.

Но как бы мы не ненавидели этих маленьких кровососов, нельзя не признать, что это удивительные насекомые. У них усики – одновременно и уши, и носы, а язык находится на пятках! Так как у многих видов комаров усики есть только у самцов, то самкам приходится ориентироваться только при помощи глаз и языка. Поэтому глухонемых «женщин-вампиров» можно и пожалеть. Посмотрите, как умильно потирают они ножку о ножку, чистя свои язычки после принятия пользительной жидкой пищи.

Борщ и каша удались на славу, «Хе» тоже было великолепным, поэтому ужин по единодушному мнению коллектива был что надо! 3асиделись у костра допоздна. Ребят потянуло на воспоминания, и случаи из прошлых походов следовали один за другим. Исхожено и проплыто каждым из нас было не мало, поэтому сегодня вспоминались и Гонам, и Кантегир, и Абакан, и даже прошлогодняя Бахта. Под впечатлениями этих рассказов или, может быть, под действием тепла костра и душевной близости с моими друзьями, невольно складывались строчки незамысловатых стихов:

Таких лесов я повидал,

Таких картин я насмотрелся,

Так славно я в палатке спал,

Так насмеялся и напелся,

Так вдоль речушек набродил,

Так вволю рыбы наловился,

В таких глухих местах намылся,

Что всю природу полюбил

И даже в трудности влюбился!

Ряша совсем расчувствовался и заявил, что будет немедленно готовить рыбьи потрошки. Мы дружно рявкнули.- Ура!

Рыбьи потрошки по единодушному мнению сибирских рыбаков, которое полностью разделяли и мы, неотразимое специфическое лакомство. Для этого блюда у тайменей и ленков берут печень, сердце, плавательные пузыри и чисто выскобленные желудки.

Если нет благородной рыбы, то прекрасно можно воспользоваться и сорной, например, щуками.

Наш непревзойденный кулинар по части рыбных блюд Ряша выскабливает у них вдобавок ко всему названному ещё и «нутряной жир» и ещё какую-то мерзкую на вид, но очень пользительную, по его мнению, жидковато-вязкую «субстанцию». Всё это

содержимое будущего блюда перемешивается, солится, перчится, а затем пере¬жаривается до хруста.

От кушанья исходит непередаваемый аромат подгоревшей рыбы, но съедается оно практически мгновенно, после чего мы долго облизываемся и с великим сожалением смотрим на сиротливо опустевшую сковороду. Однако, чуда не происходит — сковорода продолжает блистать девст¬венной чистотой, не оставляя нам никаких шансов отыскать хотя бы маленькую частичку исчезнувшего в наших желудках лакомства.

Это прекрасно, что нашего Ряшу тянет на рыбьи потрошки, словно орангутанга к дуриманам. Есть такие плоды в тропиках, от которых в зрелом виде исходит исключительно специфический запах. По силе и содержанию флюидов он может быть охаракте¬ризован вонью, которая исходит от дюжины разложившихся трупов плюс пароч¬ки заполненных до краёв и выдержанных в таком виде в течение месяца на жаре мусорных ящиков. От такой «прелести» орангутаны балдеют в восторге и нажираются до такого состояния, что не могут даже двигаться.

После потрошков мы тоже становимся похожими на бедняг орангутанов, так как подобно им долго находимся во власти пережитых и прочувствованных во время еды эмоций.

Утомившись от воспоминаний и обилия пищи, мы, наконец, замолкаем и погружаемся в неподвижность. Смотрю на Командора, сосредоточенно уставившегося в огонь и о чём-то глубоко задумавшегося. А он, непутёвый, обросший и разом¬левший, сидел у костра и сдувал табачным дымом комаров. И было дорого мне это общее молчание, которое сближало нас не меньше, чем песня. И хотя глаза слипались, и надо было идти спать, чтобы восстановить за ночь силы для следующего дня, расходиться не хотелось. Было лень даже пошевелиться. Сидел бы так в оцепенении и смотрел в костёр, вдыхая его неповторимые запахи.

Да, наверное, никогда два костра не пахнут одинаково. В них всегда горит одного больше, другого меньше, какой-нибудь лапник, осиновая коряжка или замасленная бумажная завёртка могут придать дыму совершенно неповтори¬мый оттенок-окраску.

Пока мы грелись у костра и предавались блаженной лени, неугомонный Ряша успел сходить на ближайший перекат и наловить в нём штук двадцать пять великолепных хариусов, которые в отблесках ослабевающего огня казались сказочными золотыми рыбками. К сожалению, их ожидала судьба совершенно отличная от судьбы известной всем с детства золотой рыбки: их ожидала засолка в тесном пространстве металлической коптильни.

Внезапно откуда-то пахнуло приближающимся дождём, неспешным моросящим дождичком. С неохотою покинули мы свои нагретые места и расползлись по палаткам.

Ряша, Степаныч и я уже давно устроились в своих тёплых спальниках, а Мечтатель всё ещё лазил по палатке и отлавливал набившихся в неё комаров. Он хлопал в ладоши, настигая тех, что летали, а сидящих на стенках чуть придавливал и раскатывал, со злорадством ощущая, как сминаются мягкие комариные тельца, и продолговатыми катышками падают вниз.

Последний комар оказался самым неуловимым. Он вился где-то в дальнем углу и пронзительно звенел, а когда Мечтатель приловчился, привстал и подкрался к нему рукой, увильнул, сделался невидимым, и так торжествующе заныл, где-то около его уха, что даже во мне заиграла здоровая ожесточенная злость…

— Погоди, паразит, ты от меня не уйдёшь,- зловеще пообещал Мечтатель и стал раздеваться. Он долго возился со штанами, а затем воевал со спальником. Наконец, он вытянулся во всю длину своего тощего тела, натянул на глаза вязаную шапочку и затих.

Я размышлял.- Здорово всё-таки придумали люди — отдыхать лёжа. И марлевые пологи палаток — тоже удачное изобретение. Ишь, как облепили «пернатые» полог с той стороны. Вообще-то можно поучиться у комаров настойчивости и бесстрашию. Жутко даже представить, какие они были бы, если бы наделить их человеческим разумом.

Я закрыл глаза и увидел: плотно сомкнутыми рядами на меня двигалось неисчислимое множество странных существ — колченогих, носатых, покрытых густой короткой шерстью, с радужными щитками крыльев за спиной, с тонкими подтянутыми животами. У них были круглые выпуклые глаза, полные холодной решимости и равнодушной жестокости. Они приближались неотвратимые, как конец, и крылья их позванивали словно клинки: дзин, дзин, дзин…

Я вздрогнул и приоткрыл один глаз. На плечо мне садился тот самый наглый комар. Я открыл второй глаз и, скосив зрачки, внимательно следил, как комар попытался своим хоботком проткнуть ткань костюма, затем переместился на несколько сантиметров, ища, где повкуснее, присел на изломанных паутинках ног, приподнял острое брюшко и вновь попытался достать хоботком до тела.

Я осторожно подвел два пальца, ухватил его за крыло и смял. Всё! Дело сделано, можно было спокойно начинать смотреть сны, тем более что Ряша уже уютно пришептывал во сне губами, издавая всхлипывающее — пых, пых, пых… При этом колпак на его голове приподнимался, и всё норовил сполз¬ти на гордо торчащую посреди лица носину.

Рядом с ним так же мирно посапывал Степаныч. Глядя на него, я сразу вспомнил сочинённый им вечером очередной шедевр-экспромт:

Комары на пне сидели,

И на солнце щурились.

Увидали наши рожи,

Сразу окочурились.

Проснулись мы на редкость поздно — в половину первого дня. Такого с нами ещё не случалось. Пока наша палатка дрыхла, Максим успел прогуляться по местному лесу и выяснить, что в нём совсем недавно гуляли лось и оле¬ни, но всё это было до нашего появления здесь.

Перед умыванием я решил посмотреться в зеркало. Из него на меня пялилась противная и совсем незнакомая рожа.

Пора бриться. Однако принять окончательное решение совсем не просто: по6реешься — загрызут комары, не побреешься — очень противно! Смотрю на своих друзей и не вижу в их глазах никакого неудобства и неудовольствия от густой поросли на обветренных лицах. Лежат себе спокойненько около костра и питаются кашей.

Привыкли вечные скитальцы

В тайге до носа зарастать.

Не нужно мыться, не нужно бриться,

Комар не гложет — благодать!

И вот, как сказочные духи,

В лохматокудрых бородах

Вокруг костра лежат на брюхе,

И травят о своих делах.

Снова очень тепло. Облачность, как и вчера, плотная, но дождя вроде бы не предвидится.

Перед отплытием засолили пойманных хариусов, набралось целое ведро.

Сегодня первое августа. Наступил последний месяц лета. Впереди ещё шестнадцать дней сплава.

На Котуем протянули две утки и, не долетая до нас метров двести, сверну¬ли в сторону, скрывшись за деревьями. Значит, где-то близко находится озеро.

Озёр вокруг Котуя великое множество. Правда, их не видно с воды, но почти за каждым высоким склоном можно всегда обнаружить «блюдце» воды самых различных размеров, от совсем маленькой лужицы, до довольно значительного по величине водоёма.

Не перестаём удивляться температуре воды в реке. Даже в самые холодные вечера вода такая тёплая, что можно согревать в ней замёрзшие руки, просто не верится, что мы в Заполярье.

Когда мы перестаём грести, то наше движение сразу же резко замедляется. «Стекаем» вниз вместе с едва заметно перемещающимися водами Котуя.

Лишь изредка река подбрасывает нам развлечения в виде коротеньких, звенящих перекатчиков. Долина реки в этом месте настолько широка, что краев её почти не видно. В далёком далеке, в туманной дымке стоят причудливых форм невысокие горушки, покрытые редким лесом. Некоторые из них похожи на столешницы, дру¬гие впиваются в небо острыми гребнями, очень похожими на зубы. Таких долин ни я, ни ребята еще нигде не встречали.

Сегодня к огромному количеству комаров добавилась ещё и нахальная маленькая, пестрокрылая мошка — скобазиха. У неё нет колючего хоботочка, зато она вооружена острыми резцами — клещами. Сперва она выпускает на кожу капельки какой-то жидкости, а затем вгрызается вам в тело. Боль при этом нестерпимая, ноющая и зудящая. Ничто не спасает от скобазихи — ни диметилфталат, ни мази подобные «Тайге».

В тайге и тундре хуже скобазихи только мокрец! И величиной-то он меньше булавочной головки, но куда страшнее злой мошки: обжигает тело, как крапива. Пока нам везёт хотя бы в этом — мокреца нет.

На вёсла мы мотаем километры

Совсем спокойной Котуйской веды,

Нас овевают Северные ветры

И бьют в лицо мошка и комары.

Из прибрежной травы впереди нас выплыл утиный выводок. Утятки совсем крохотные, но плавают уже великолепно. Гоним их вдоль берега и стараемся запечатлеть на киноплёнке. Утята верещат и беспорядочно ныряют, а потом по сигналу мамаши привстают на лапках и бросаются удирать от нас бегом.

Мать взлетает в воздух и начинает кружить около катамаранов, стараясь отвлечь наше внимание на себя. Глупая, мы и не думаем причинять никакого вреда её малюткам.

Занятые наблюдениями за выводком, мы понесли первую потерю: увлеченный Степаныч неловко двинул больной ногой и смахнул в воду кружку.

Несмотря на мои попытки подцепить её спиннингом, кружка с бульканьем пошла ко дну. Очевидно от волнения, Степанычу сразу же захотелось на берег, но неумолимый Ряша заявил.- Ничего, потерпишь чуток! Пузырь получше растянется.

Степаныч продолжает стонать.- Ну, причальте. Чего вам стоит. В условиях сезона отпусков, когда психика нервов относительно спокойная, со мной как раз и происходит чреватый случай. Если есть целесообразность возможности, то…

— Терпи и кончай базарить! Давай доводить наши отношения до степени вопиющей гармонии!

— Ряша, помоги. Я умираю!

— Ну. Это мы мигом!

К берегу пристаем лишь тогда, когда впереди тихонько зашумел широкий и несильный перекат. Чтобы использовать эту вынужденную остановку с пользой, заводим кораблик.

Двадцать минут ловли принесли нам двенадцать штук отличных хариусов. Ещё штук пять мы отпустили обратно в реку, догуливать на свободе, как недомерков. Недомерки были каждый весом грамм по двести пятьдесят.

Мечтатель тоже приложил ручку к процессу заготовки рыбы — выкинул двух уже выпотрошенных хариусов граммов по четыреста-пятьсот, так как они не понравились ему своей окраской.

Окрас у местных хариусов для нас действительно несколько необычен. Бока у них были изумрудного цвета, а брюшки горчично-желтые. Громадные спинные плавники, не менее пятнадцати сантиметров в длину, были расцвечены продольными розовыми линиями.

Я любовался уловом и не вольно думал: пожалуй, в наших среднеевропейских реках нет более красивой рыбы, чем сибирский хариус. Один веер спинного плавника чего стоит! Посмотришь на него сверху — он весь в зелёных фосфорических пятнах, посмотришь через него на солнце, как сквозь стекло — пятна эти вовсе не зелёные, а коричневые, багровые, бурые. А сколько мягких оттенков, сколько затейливых узоров!

Каждый хариус — в своём собственном неповторимом наряде. И только вокруг черных лиловых зрачков у всех одинаковые золотисто-оранжевые ободки.

На ночлег сегодня становимся, как никогда, рано — всего в половину восьмого вечера, в устье речки с очень игривым названием — Укусяси. В обычное время, судя по карте, речка должна быть довольно полноводной, так как длина её русла не менее шестидесяти километров. В этом году она, как и все другие притоки Котуя, почти пересохла и с трудом пробивала себе дорогу.

Напротив наших палаток на противоположном берегу, который возвышался над рекой крутым пятнадцатиметровым обрывом, виднелся покинутый лагерь геологов. Он состоял из четырёх или пяти избушек, баньки и еще каких-то неказистых, непонятного назначения построек.

Переправившиеся на ту сторону Командор и Ряша обнаружили также вертолётную площадку с кучей пустых бочек из-под горючего и несколько проржавелых металлических печек. Лагерь был оставлен людьми уже давно. Избушки и баня совершенно развалились, и пользоваться ими было невозможно.

Наши палатки стояли на свежей, зелёной травке, а рядом расположилась целая полянка белых, пушистых, словно раскрывшиеся коробочки хлопчатника, растений с весьма оригинальным названием — пушица влагалищная.

Сразу же за палатками торчали иглы горелого леса, между которыми зеленел проросший подлесок. Очевидно, пожар бушевал здесь года два-три назад. За лесом возвышалась причудливой формы гора высотой, наверное, более двух тысяч метров. Она отдалённо напоминала горб верблюда. Гора опоясалась рядом полок — выступов, которые соединялись друг с другом крутыми, каменистыми и, по всей видимости, сыпучими склонами.

Вниз по течению, куда продолжал нести свои воды Котуй, возвышалась очень плоская и очень вытянутая гряда, вся за росшая тайгой. От воды палатки отделяло ровное, мелко каменистое плато, в высокую воду являющееся дном реки.

Ширина его была не менее ста метров. Сейчас оно служило местом поиска очередных «сокровищ» для моих неуёмных старателей — самоучек.

Сегодня повезло Уралочке — она нашла пару небольших агатов и маленький, совершенно неправильной формы, но очень симпатичный синенький камешек.

Пока ребята охотились за камнями, я решил прогуляться вверх по Укусяси. К сожалению, никаких захватывающих впечатлений и интересных находок от этого небольшого путешествия не вынес.

Берега речушки состояли в основном из вязкого песка и глины, и передвигаться по ним было труд но. Кое-где встречались свежие следы копытных, а один раз я пересёк волчью тропу. Мели в речке сменялись небольшими, но довольно глубокими ямами, вода в которых начала покрываться зелёной ряской.

Никакой рыбы я в них обнаружить не смог, хотя усердно махал около каждой спиннингом. По всему чувствовалось, что если ещё неделю-другую не будет приличного дождя, то речушка Укусяси совершенно задохнётся от жажды и пересохнет.

Неугомонный Ряша продолжает заготовку хариуса для засолки. Он переходит на другой берег Укусяси и заводит кораблик в перекат, который начинается в месте впадения этого притока в Котуй. И на этот раз кораблик, эта палочка выручалочка таёжной рыбалки, приносит нам еще два с половиной десятка полу килограммовых красавцев хариусов. Вода в этом месте имеет тёмный коричне¬ватый оттенок и, очевидно, поэтому хариус берёт мушку очень вяло, хотя вид но, что в реке его полным-полно.

На завтра у нас намечена днёвка, и ребята решают пораньше лечь спать, чтобы было побольше свободного времени. Мы с Ряшей решаем заняться до сна засолкой пойманной сегодня рыбы, тем более, что улов совсем не плох — около шести десятков рыбин.

После завершения процедуры засолки выяснилось, что коптильня заполнилась уже почти на треть. Если так пойдёт и дальше, то мы наполним её за каких-нибудь три-четыре дня, а ведь тайменей пока ещё и не ловили. Вымыв руки, Ряша заявляет, что с него на сегодня довольно, и он отправляется спать, тем более, что уже половина первого ночи.

Я же остаюсь у костра, чтобы мы минут двадцать посидеть над дневником. За сегодня написано было хотя и мало, но зато коряво, неровными строчками, которые в момент рождения безотчётно изгибались, очевидно, под действием постоянной мелкой дрожи, сотрясающей наш катамаран. Перечитываю написанное, отыскивая вставки, приписки, поправки. И день прошедший вновь час за часом вставал перед моими глазами.

Водя карандашом по страничкам, я думал — написать бы что-нибудь стоящее, что бы нравилось и себе, и моим взыскательным друзьям. И было бы в этих записках все, как есть, по правде и без дураков… Но вряд ли! Ох, вряд ли! Одно дело проговаривать и представлять себе вживе разные смешные и вовсе не смешные сценки, которые время от времени сочиняет сама судь6а, и совсем другое — остановить их навсегда на бумажном листе. Выходит, остаётся повествовать всё о той же тайге, мошке, кострах и нехоженых тропах. Всё! Идём и мы бай-бай.

Так закончился этот день — ничем не примечательный, один из двадцати двух, проведенных на Котуе. То, что могли проплыть, не проплыли. То, что могло случиться, не случилось. Самый обычный день.

Сегодня днёвка, и ещё сегодня день рождения Максима. По такому поводу ребята встали «совсем рано» — ровно в полдень, и тут же начали строить планы.

— Пойдём на озеро ловить рыбу,- заявил Максим.

— Будем жарить оладьи и есть их с вареньем,- промолвил Мечтатель.

— Будем валяться на зелёной травке и поправлять здоровье,- урчал Спокуха.

-Баня, баня и только баня,- потребовал Ряша.

Все эти противоречия и сомнения быстро разрешила Уралочка.- Не спорьте. Сегодня будет всё: и рыбалка на озере, и баня, и оладьи с вареньем, и даже валянье на зелёной травке. Для этого нужно только одно — побыстрее вставать и браться за дела.

Для начала мы решаем построить баню, а для этого надо найти основной её элемент — камень побольше. Это «побольше» должно весить не менее сотни, другой килограммов. Как назло, крупных камней вокруг не наблюдается. Поиски длятся минут тридцать, но перед сильным желанием преград не существует, и, в конце концов, на краю песчаного пляжа мы находим здоровенную глыбу, которая почти вся находилась под землёй.

Пришлось срочно извлекать на свет божий лопату, которую мы «позаимствовали» на время в Туре, и провести солидные земляные работы. Капали до тех пор, пока глыба на две трети не оголила свои каменные бока. Затем на неё мы водрузили ещё два солидных «кирпичика». Эта операция проводилась под дружное кряхтение всего коллектива, и истеричные команды Степаныча, который лежал невдалеке.- А ну-ка, родимые, дружно и разом! Ииэхх! Возьмём ещё разок! Иииех! Приятно чувствовать себя человеком, когда вокруг все работают, как звери.

— Сачок! Только и можешь злословить. На большее не способен,- орёт на Степаныча Ряша, не переставая копать.

— Ни на что не способные — способны на все.

— Вот-вот, сам это и подтверждаешь.

— Из всех искусств для нас важнейшим является умение выживать.

— Смотри, доиграешься. Я тебя вместо этого булыгана зарою.

— Не знаю, что вы там делаете, но продолжайте делать это.

— Значит, не хочешь помогать? Тогда замолкни.

— Хочешь — не хочешь, а хотеть надо!

— Последний раз прошу. Замолкни по хорошему…

— А мне это всё «по барабану». Или «по бубну», кимвалу, ситару — как кому привычнее.

После этих наглых слов сачкующего Степаныча Ряша работал необычно молча, с каким-то невыносимо зверским сопением. Лишь изредка с его сомкнутых губ срыва¬лись какие-то тихие, протяжные звуки, похожие на «Ииообб… Йиоб6…

Степаныч снова не выдержал и продолжил свои измывательства над тружеником

Наш Ряша — унылый оптимист. Когда он берется за дело, то наносит ему пользу.

А когда он увидел, что тот остановился, заорал на всю окрестность.- Так как? Будем дело делать, или будем эмоции жевать?

В конце концов, пирамида из трёх камней была благополучно построена и теперь гордо возвышалась над пологим берегом Котуя, который таких сооружений, пожалуй, ещё не видывал.

Началась заготовка дров для гигантского костра, который был должен нагревать камни на протяжении трёх-четырёх часов. Командор завалил здоровенную сухую лиственницу и с молодецким присвистом разрубал её на части, остальные собирали в тайге самостоятельно валявшийся сухостой и коряги. Максим приволок такой корень — раскоряку, что на него было страшно даже смотреть. Однако, по мнению, его хозяина, пень должен был очень даже вписаться в единый архитектурный ансамбль кострища и каменной пирамиды.

После того, как костер был разожжен, и нагревание камней началось, мы отправились завтракать, а вернее полдничать, к кухонному костру, где «хозяйничал» Степаныч. На радость и процветание обществу он соо¬рудил блюдо по собственному рецепту — манную кашу с аджикой. Автор внимательно вглядывался в наши лица, ожидая оценки своего творчества.

Первым пришел в себя Ряша.- Слушай, Спокуха, ты, чем нас кормишь? Такое едиво ни один организм не вынесет! Это же не каша, а сроматоза какая-то! К нему присоединились и остальные жертвы пищевого эксперимента. Называя Степаныча самыми «тёплыми и изысканными» словами, мы разогрели остатки вчерашней гречневой каши, и кое-как утолили голод.

Горячий кофе с печеньем окончательно исправил наше настроение. Поглощая ароматный напиток, Мечтатель пустился в рассуждения.- Предание гласит, что эфиопский пастух Кадди подметил: козы, кото¬рых он пас на горных склонах, ста¬новились необычайно возбужденны¬ми, когда питались плодами какого-то дикорастущего куста. Тогда Кад¬ди сам попробовал эти плоды.

Они были похожи на вишню, и зерна их имели вяжущий вкус. И сразу пастух почувствовал удивительный прилив сил и бодрости.

Легенда эта возникла, естествен¬но, не на пустом месте. Кофе имеет афро-азиатское происхождение, а отнюдь не южноамериканское, как думают многие. Кофейное дерево до сих пор в диком виде произрастает в Эфиопии и на Аравийском полуос¬трове.

В Аравии кофейное дерево нача¬ли разводить с IX века (на его роди¬не, в Эфиопии, на него долгое вре¬мя был наложен церковный запрет). В начале XVI века кофе стал настоя¬щей страстью арабов. Ив 1511 году высшее исламское духовенство создало в Мекке Совет кофе. На нем-то и решили: кофе — дьявольский напиток, развращающий разум и чув¬ства, а главное — отвлекающий от веры в Аллаха. Кофе, как и вино, за¬претили, хотя в Коране об этом ни слова. Правда, впоследствии об этом запрете благополучно забыли…

В том же веке любовь к кофе пе¬рекочевала в Турцию. В 1554 году в Константинополе (ныне Стамбуле) была открыта первая в мире кофей¬ня. Затем появились и другие. В ко¬фейнях процветало вольнодумство, осуждался деспотизм. Прознав о па¬губном воздействии «дьявольского напитка», турецкий султан Мурад IV издал приказ:

содержателей кофеен и их посети¬телей. Всех их зарезали, и трупы по¬весили на деревьях. В назидание. После этих страшных мер на стенах домов по ночам стали развешивать листовки. Например, с такой надпи¬сью: «Свирепый султан` Прежде чем объявлять вне закона арапа (само слово «кофе» было запрещено), рас¬сей, о тиран, пары, которые исходят от крови, ежедневно проливаемой руками твоих палачей…»

И султан, как это ни покажется странным, сдался — отменил свой приказ. Общественное мнение побе¬дило: кофейни снова открылись.

В Европу кофе был завезен в се¬редине XVII века.

Сохранилась одна из старейших реклам этого напитка: «Кофе ободряет дух, наполняет серд¬це радостью, отлично действует про¬тив воспаления глаз, предохраняет от водянки и излечивает ее, как и пода¬гру, и цингу». Так восхваляла свой то¬вар гречанка Пасхуа Розе — содержа¬тельница первой в Англии кофейни.

Но большого распространения в Европе кофе долго не получал. Воз¬мущенные тем, что кофейни отбива¬ют посетителей у пивных, торговцы вином и пивом организовали целую войну против кофе. Купленные ими журналисты на все лады ругали но¬вый напиток, называя его то «сиро¬пом из сажи», то «отвратительным от¬варом из старых сапог» и так далее. Распространялись слухи, будто в ко¬фейнях собираются заговорщики.

Современные ученые определили, что бодрящее действие на людей ока¬зывает содержащийся в кофе алка¬лоид кофеин (в семенах его до 2 про¬центов). Правда, он может вызвать и учащенное сердцебиение: это при¬знак передозировки. Смертельная доза кофеина — 10 граммов, столько его содержится примерно в 100 чаш¬ках напитка.

Летучие соединения, находящие¬ся в семенах кофе (особенно в поджаренных зёрнах) придают ему удивительно приятный аромат. Этот букет, согласно последним данным состоит более чем из 600 пахучих компонентов.

Однако главное достоинство кофе в том, что он… «дела¬ет гениев»! Множество выдаю¬щихся людей не рас¬ставались с кофейни¬ком. Кант, Наполеон, Флобер, Гюго. Мюссе, Золя, Мопассан, Жорж Санд, Сара Бернар.

Перечис¬лять можно долго. Кстати, некоторые из них дожили до преклонного возрас¬та. Фонтенель. например, до 100 лет. Несмотря на то, что кофе пил доволь¬но много.

А Вольтер? Говорят, что в день он выпивал до пятидесяти ча¬шек. Когда же ему заметили, что кофе — яд, он иронично согласился: «Полагаю, что так оно и есть. Ибо я пью его вот уже более шестидесяти пяти лет, и все еще не умер».

Сэр Джеймс Макинтош сказал, что сила человеческого ума прямо про¬порциональна количеству выпитого кофе.

Оноре де Бальзак трудился над своими рукописями, без конца при¬хлебывая кофе. Работая над «Чело¬веческой комедией», он выпил более 50 тысяч чашек. «Как только кофе по¬падает вам в желудок. — писал он, — весь ваш организм тут же оживает. Мысли выстраиваются и начинают двигаться подобно батальонам вели¬кой армии на поле битвы, и вспыхи¬вает невиданное сражение».

Иоганн Себастьян Бах, который не только пил сам, но и агитировал пить кофе других, сочинил даже «Кантату кофию» — шуточную одноактную пье¬су, в которой строгий отец безуспеш¬но пытается отучить свою дочь от кофе.

Неплохо помнить слова Талейрана, что идеальный кофе доложен быть чёрным, как ночь, сладким, как грех, горячим, как поцелуй и крепким, как проклятие.

Действительно, если человек вы¬пьет кофе, то через 15—50 минут ар¬териальное давление у него повыша¬ется на 15 миллиметров ртутного столба и удерживается на этом уров¬не в течение двух часов. Но это не значит, что здоровье как-то ухудша¬ется. Во Франции ученые провели ис¬следования и установили, что гипер¬тония у людей, пьющих много кофе (более 7 чашек в день), встречается не чаще, чем у тех. кто совсем кофе не пьет.

Если человек здоров и у него нормальное артериальное давление, 5 чашек кофе в день ему совсем не повредят. Если же он страдает гипер¬тонической болезнью, то, по нашему мнению, полностью лишать его этого удовольствия не стоит: чашечку утром он может себе позволить. А вот на ночь человеку с возбудимой нервной системой пить кофе не следует: мо¬жет появиться бессонница.

— А вот мне больше чай нравится,- заметил я, выслушав столь продолжительную, но нужно отметить, весьма содержательную мини лекцию о кофе. Вот, например, существует на земле такой прекрасный зелёный китайский чай. Он называется «Цзюньшаньбайхао». Когда его заваривают, то чаинки в пиале или, на худой случай, стакане плавают вертикально, чем очень напоминают маленьких зелёных головастиков. Это происходит от того, что одна их половинка тяжелее другой. Прелесть, а не напиток.

Мне поручили следить за банным костром. Мечтатель повышал свое образование читкой «Секретного фронта». Уралочка отправилась в очередную экспедицию за «драгоценностями». Максим с Ряшей, вооружившись спиннингами и ружьями, ушли на поиски озера, Командор и Усач пытали рыбацкое счастье на Котуе, и только один Степаныч занимался самым трудным делом — отрабатывал гимнастическое упражнение горизонталь.

Глядя на него, мне вспомнилось где-то услышанное выражение — Статика — это высшая форма динамики, её максимум… Наш Степаныч находится в этом максимуме уже больше недели.

Горячая вода! Ей меньше шлют хвалы, чем сверкающей, ледяной воде в роднике, той, что сама жизнь. Но как жадно нужна и эта. Горячая вода подарила человечеству один из величайших своих даров: она утолила жажду его тела и дала не сравненное чувство физической чистоты. Недаром у всех народов одно из приятнейших удовольствий — баня.

Бани русские, финские, восточные, каждая со своими особенностями.

Древние понимали толк в этом — мылись в теремах и философствовали, пели, играли во время мытья. Все радости сразу приносила им баня.

Японцы так любят горячую воду и приписывают ей такое целебное значение, что даже самые бедные поселяне устраивают себе горячую ванну в просторных деревянных бочках.

Мы любим баню не меньше водолюбивых японцев и носим походные банные «терема» с собой в тайгу. Состоят они из полотнищ полиэтиленовой плёнки, из которых путём несложных операций и сооружаются прозрачные банные шатры.

С горячей водой у нас также туговато, так как невчем её держать. Походные ведёрки маловаты, зато пару вполне достаточно, и он великолепно отмывает нашу грязюку. Кроме того, в нашем распоряжении масса речной воды, служащей нам и ванной и бассейном.

У японцев множество легенд о духах воды — Нуси. Ручьи, речки, источники, водопады, даже небольшие озерки и болотца имеют своих Нуси. По преданиям питаются они шорохами хвои и листьев, плетут одежду из мелодий воды и лучиков солнца, что падают с неба. Нуси очень любят хватать купающихся людей за голое теле.

Здесь, в Котуе, наверняка, масса своих северных Нуси, которые сейчас готовятся позабавиться с нами во время банных процедур.

За такими размышлениями незаметно бежало время, приближая миг блаженства и радостного свидания с баней…

Тучи на небе куда-то пропали, и вновь засияло сквозь туманную дымку жар кое заполярное солнце.

Снимаю с себя бриджи, в которых я щеголяю, шерстяные и простые носки, и облачаюсь в лёгкие шерстяные спортивные штанишки. Красота! Щлёпаю по камешкам босыми ногами и впитываю голыми спиной и грудью солнечное тепло.

Глядя на меня, Мечтатель произносит.- Чем не Сочи! Котуй -это всё-таки вещь!

Однако сам раздеваться не спешит. Соглашаюсь с ним, что Котуй — вещь, но всё же не Сочи: и комарики покусывают, и прекрасных, добрых дев в разноцветных купальниках нигде не наблюдается…

К семи часам вечера баня была готова. На этот раз она получилась на редкость свободной. От камней несло нестерпимым жаром. На землю мы набросали для мягкости и запаха свежего лиственничного лапника, предварительно очистив его от колючих маленьких шишек. Мыться будем по двое.

Сначала для опробования бани мы запускаем Командора с Мечтателем. Они, быстро скинув одежду, юркают под прозрачный полог и приступают к «мытью».

Шипит горячий, сухой пар, образующийся после выливания на самодельную каменку кружки воды, слышатся довольные вздохи парящихся, и розовеют сквозь плёнку пятна их голых задниц.

Они уже во власти радостных переживаний, а мы всё ещё завидуем им белой завистью, и носимся около бани с фото аппаратами, пытаясь поймать удачный пикантный кадр. Это удаётся нам сделать, когда распаренные ребята вылезают наружу и бегут в воды Котуя охлаждать свои организмы и смывать образовавшиеся на теле катышки грязи.

Через полчаса в баню залезаем мы с Лёхой. Наслаждение неописуемое. Сидим на корточках около шипящих камней и млеем от восторга. Жар настолько сильный, что под пологом трудно дышать. Приходится то и дело смачивать голову холодной водой. Когда становится совсем невмоготу, вылетаем пробкой наружу и несёмся в спасительные воды Котуя. Охладив тела, вновь забираемся под плёнку и продолжаем предаваться наслаждениям. Вылезаем из бани морально и физически обновлёнными.

После нас моется Степаныч и Уралочка, правда, по отдельности.

Ряши и Максима всё ещё нет. Очевидно, они всё-таки добрались до озера и наслаждаются рыбалкой.

Моющийся Степаныч приносит нам массу развлечений. Моется он как-то особенно импозантно и грациозно. Прогревшись в бане, он медленно выползает наружу, и на четвереньках направляется к воде. Голова его густо намылена, поэтому он ничего не видит. Добравшись на слух и до воды, он начинает на ощупь искать ее рукой, при этом его больная нога, словно знамя, торчит в воздухе. Найдя руками воду, Степаныч засовывает в неё намыленную голову, а затем начинает резво брызгать ладошками себе на волосатую грудь. Со стороны создаётся впечатление, что в воде полощется не человек, а какое-то неведомое ископаемое чудище.

— Степаныч, знаешь, как стать крабом?- кричит ему Лёха.

— Отстань…

— Нужно встать раком и ползти боком. И не сиди на земле нижним бюстом.

— Отстань, говорю…

— Га.га,га… Солнце, воздух и вода — наша главная беда, — надрывается Лёха.

— Прекрати хахакать, уши вянут.

— Степаныч, ты знаешь, что в жизни есть всего два случая, когда можно спокойненько сесть голой жопой на ежа.

— Это какие же?

— Первый, когда еж бритый.

— А второй?

— Когда жопа чужая.

— Смейся, смейся. Чем уже лоб, тем шире шаг.

Этот процесс длится довольно долго, и мы успеваем вволю насладиться пре¬доставленным нам пикантным зрелищем. Особенно усердствовал Командор. Он бегал вокруг Степаныча и делал один снимок за другим.

«Помывшись», Степаныч вновь занял привычное для себя горизонтальное положение и закурил. Чтобы не особенно надоедали многочисленные пернатые, он натянул себе на голову мелкоячеистую авоську или, как он её назвал, «хозяйственную вуаль».

Из-под вуали в воздух поднимались густые клубы табачного дыма, казалось, что на плечах нашего Степаныча находится не голова, а только что вынутая из костра громадная головешка.

Внезапно изнутри этой головешки раздался хрипловато распаренный голос Степаныча.- Помылись, попарились. Теперь бы полетать! Сейчас на душе так легко, как будто ее совсем и не было.

— Рождённый ползать раком, летать боком не может,- снова подал голос Лёха.

— И снова ты не прав нобразованный друг мой. В 1971 году в США, штате Айова, в городе Фейерфилде был основан университет, в котором проводились многочисленные и целенаправленные опыты и эксперименты над йогами, а так же в рамках технологии Единого поля и Науки Творческого Разума.

В ходе этих работ в июле 1986 года в городе Вашингтоне состоялись соревнования летающих йогов, в которых приняло участие около 20 человек. В соревнования входили следующие дисциплины: высота полета (рекорд — около шестидесяти сантиметров), длина полета (рекорд около1,8 метра) и полеты на скорость на дистанции 25 метров с препятствиями высотой восемь дюймов. Соревнования были засняты на кино и видео, а так же проведены все необходимые замеры. Один из видеофильмов транслировался по телевидению. Было выяснено, что во время полетов у участников наступала полная остановка дыхания, как при трансцендентальной медитации, но более длительная, и изменялся сам характер дыхания.

В индийских Ведах не просто описан сам факт полета — там дан способ «ноу-хау», как это сделать. Но по прошествии веков люди не просто забыли эти древние знания, они забыли и сам способ перевода Вед на современный язык. Поэтому в оригинале указанный способ нечитабелен, и в имеющемся сегодня переводе не работает.

Кстати, в Ведах говорится, что при полете в легких образуется пустота, которая и поднимает человека в воздух. Один этот факт исключает физические усилия. Во время соревнований полеты йогов длились более 20 минут, а сами они в это время находились в позе «Лотоса».

Кроме того, у летающего измерялась частота пульса. Она увеличивалась с 50-60 ударов в минуту до 90-100 ударов в момент взлета.

И, наконец, электроэнцефалограмма (ЭЭГ) мозга фиксировала наличие мощных когерентных пакетов излучений на частотах от 2 до 40 Герц. Когерентность имела ряд особенностей. Она увеличивалась от полета к полету, накапливаясь в человеке, и затем наблюдалась у него при последующих медитациях, а так же и в нормальной жизни.

Так что, друзья мои, левитация не вымысел, а реальность. И ответ на вопрос, почему же не летают обычные люди однозначен: йог взлетал только тогда, когда он этого очень-очень хотел.

— Всё равно, не каждому дано то, что дано не каждому.

— Сейчас лучше бы не полетать, а в нарды сыграть вступил в беседу Мечтатель.

— Не интересная эта игра, примитивная,- заметил Командор.

— Вот и неправда. Нарды самый интеллектуальный спорт после перетягивания каната. Кстати, перетягивание в начале века входило в программу олимпийских игр.

— Ты лучше перетягиванием шнурков займись. И проще и экзотичнее.

— Это как?

— А то ты не знаешь!? Самое популярное соревнование у эскимосов и индейцев, живущих на Аляске. Шнурок обвивается вокруг уха, и по команде каждый соревнующийся начинает тянуть его к себе.

— Да это тот же «Шмендефер», только шнурок к другому месту привязывают.

— Это, к какому же?

— К яйцам. А если серьёзно, то человечеству известны десятки, если не сотни, интеллектуальных игр. Одно из ведущих Мест среди них по своей интриге, азарту, разнообразию позиций занимает древнейшая игра на доске «нарды”. Это целый мир со своими законами и философией логикой, мудростью и красотой.

Сегодня нарды необычайно распространены во многих странах на всех континентах, а не только на Кавказе и в Средней Азии, как думают иные. Все большую популярность приобретает эта игра и в России.

Вот ты, например, знаешь, чем раньше были нарды? Нет? Предположений и легенд было очень много. Но все они, пожалуй, сходятся в одном: как солнце, эта игра пришла с Востока.

Оказывается, мы имеем дело с древнейшим иранским инструментом счета времени, который утратил свое первоначальное значение при переходе к со¬временному зодиакальному году из 12 месяцев по 30 дней.

Эта гипоте¬за основана на богатейшем мате¬риале археологических исследований в Южной Туркмении, которые велись почти четыре десятилетия. Ее выдвинул известный археолог из Ленинграда, доктор историчес¬ких наук Игорь Хлопин. По старинной легенде, игру в нарды изобрел мудрец Важургмихр, советник персидского царя Хосрова 1 Ануширвана (509 — 579 годы нашей эры). Ануширван, что на фарси означает «бессмертная душа» — час¬тично мифологизированный царь из иранской династии Сасанидов — отличался мудростью и справед¬ливостью. Легенды о нем переда¬ны в «Шахнамеж Фирдоуси».

— В чём, чём?

— Книга учёная такая есть, Тебе всё равно не понять. Так вот, изобретение нард, по легенде, было ответом Важургмихра на присланную из Индии игру в шахматы. Мудрец так объяснил царю сущность новой игры: Из владык этого тысячелетия Арташир был самым действенным и мудрым, и я составил игру Неварташир по имени Арташира. Доску Неварташира я упо¬добляю земле Спандармат, 30 камней я уподобляю 30 дням и ночам. Каждую кость уподобляю движению звезд и небосклонах.

Спандармат восходит к дозороастрийской Матери-земле, су¬пруге бога неба. В иранской ми¬фологии — олицетворение воз¬деланной земли, прародительни¬цы жизни. Это одно из подтвер¬ждений гипотезы Игоря Хлори¬на о том, что нарды — древний календарь земледельца.

Археологические исследова¬ния первобытных поселений в Южной Туркмении позволили ученому утверждать, что муд¬рый Важургмихр не полностью изобрел игру в нарды, а в каче¬стве основы использовал древ¬ний инструмент счета времени иранцев (бытовавший и у север¬ных соседей-туркмен), который давно вышел из употребления.

Уже в IV тысячелетии до нашей эры был накоплен достаточный опыт для создания календаря — инст¬румента для счисления времени в течение года, а годы повторя¬лись, следуя один за другим бес¬конечной чередой. Опыт этот складывался из регулярных еже¬суточных наблюдений звездного неба многими поколениями лю¬дей, живших на одном месте.

Люди заметили повторяемость смены времен года, когда солнце поднималось летом высоко над горизонтом, и было низким зи¬мой. Они отмечали моменты рав¬ноденствий, наконец, поняли цикличность года.

Археологические раскопки Игоря Хлопина и других ученых показывают, что календарные системы на территории Туркмении — одна из древнейших в мире наряду с древне вавилонскими древнеегипетскими и другими. Из анализа орнаментации керами¬ческих сосудов и глиняных фи¬гурок Матери-земли Хлопин вы¬вел определенную закономер¬ность во взаимосвязанности чи¬сел 6, 15, 24 применительно к счислению времени. Он реконст¬руировал прибор, с помощью ко¬торого можно было фиксировать каждый день и знать определен¬ную позицию, и притом только эту. Поскольку древние земле¬дельцы Южной Туркмении и Се¬верного Ирана считали, что оби¬таемая земля была квадратной, то такой же формы Хлопин пред¬ставил основу календаря. Это была, по его мнению, либо квад¬ратная доска, либо обожженная глиняная площадка (традиции зороастризма) в виде столика. Поскольку это был условный ме¬сяц, то на поверхности отмеча¬лось 24 дня. Скорее всего, на каж¬дой стороне доски было по шесть лунок. В году древние земледель¬цы насчитывали 15 месяцев, зна¬чит, должно было быть или 15 таких досок, или 15 круглых фишек, символизирующих солн¬це. Видимо, отмечал Хлопин, вто¬рое. Каждая фишка обходили месячное поле за 24 дня. Когда были переставлены все фишки, очередной год завершался, и цикл начинался заново.

Итак, квадратная форма дос¬ки соответствовала представле¬ниям того времени о земле, а круглый подвижный камень в древнем земледельческом кален¬даре повторял форму и подвиж¬ность солнца.

В чем заслуга легендарного Важургмихра — изобретателя игры в нарды? По мнению Хло¬пина, он удвоил количество кам¬ней в отслужившем свой век календаре, предназначив новую игру для двоих, и ввел играль¬ные кости — зары — для опреде¬ления величины хода.

«Игра-время» забирает с тех пор много свободного времени у азартных игроков.

Интересно, что еще в средне¬вековой Руси играли в нарды — тавлеи.

— Ну, ты и утомил. Быстрее играть в очко научишься, чем запомнишь всё

то, что от тебя услышал.

Пока мы мылись, Уралочка успела напечь целую горку удивительно аппетитных лепёшек. Пристаём к ней, чтобы дала нам попробовать, но стряпуха непреклонна.- Будем есть вечером, за праздничным столом, когда день рождения Максима отмечать начнём.

Возвратились с озера рыболовы, и притащили с собой щуку и целую груду громадных изумрудных окуней. Бросив их у костра, они тут же смотались в баню.

Ряше обычной парилки оказалось недостаточно. Он решил устроить себе баню с веничком. За веником в тайгу любитель русской бани отправился в несколько необычном виде — голышом. На нём не было даже античного фигового листа. На наши замечания о том, что комарики могут отъесть все висячие детали Ряша философски отвечал.- Ничего, всего не отъедят, что ни будь да останется. Тем более что жрут не комары, а комарихи, то бишь слабый пол. Для них мне такого пустяка совсем не жалко…

На фоне зелени лиственниц розово-белый зад Ряши виден издалека, метров за двести. Демонстрируя свою силу воли, он перемещается среди кустов медленно и важно.

Заразившись его мужественным поведением, в тайгу бросается и голый Максим. Не даром говорят, что дурные примеры заразительны.

Интересно будет взглянуть на их седалища через полчасика такой прогулки по тайге, когда слабые комарихи как следует, поработают.

День постепенно угасал. Над горой совсем низко ви¬село оранжевое солнце. Сама гора была покрыта сплошной дымной пеленой, которая придавала очертаниям растущих по склонам деревьев совершенно не правдоподобный, сказочный вид. Плотность дымки была не одинакова, поэтому сразу просматривались как бы несколько разных планов. Воздух как-то по особенному набух и сделался совсем упругим. Река притихла и налилась свинцовым блеском.

Был час, как говорят французы, между собакой и волком. Солнце уже село за далёкими сопками, но с облаков ещё струился рассеянный свет. Воздух густел и серел на глазах.

Комары и мошка совершенно озверели и непрерывно били в лицо, руки и другие открытые части тела.

Далёкая гряда скрылась в сплошной буроватой пелене. Похоже, что надвигался сильный дождь.

Сначала по воде звонко засту¬чали крупные, как горошины, капли, а затем… Затем всё также внезапно, как и началось, закончилось.

Пока Ряша и Максим нежились в горячей парной, Мечтатель и Усач успели сходить на найденное ими озеро и существенно пополнить запас окуней. Это добавило забот сегодняшним дежурным, в том числе и самому Лёхе, которому пришлось засучить рукава и приниматься за обработку колючего улова. Командор варит полное ведро рожков.

Уралочка хлопотала около праздничного стола, который по всем признакам обещал быть очень разнообразным и богатым.

Наконец всё было готово, и завхоз звучным голосом оповестил нас.- Кушать подано господа-турики, прошу жрать, пожалуйста.

Для удобства расположения за столом мы вытащили из палаток резиновые матрацы и улеглись на них. Ряша пижонит больше всех — сверх матраца он расстелил свой меховой тулуп.

Последние оранжевые отблески солнечных лучей растаяли в воздухе, и в глубине пепельно-серого, похожего на матовое стекло, неба появились едва заметные блёстки первых звёзд. Всё затихло в приятной дрёме, и только звон восторженных пернатых создавал своеобразную мелодию этого вечера.

По мнению польского профессора Анджей Броздяка свет далеких звезд очень полезен для человеческого здоровья. Он не только повышает энергетику организма, но и улучшает тонус, благоприятно воздействует на настроение и снимает стрессы. Это объясняется мельчайшими микродозами всевозможных излучений, которые попадают на сетчатку глаза. Эта гипотеза подтверждается иридиодиагностикой и гомеопатией. Кроме того, звезды оказывают на нас и своеобразное магическое влияние, которое особенно ощутимо при наблюдении таких созвездий, как Кассиопея, Лебедь, Орион, Бык, Близнецы. Полезно наблюдать звезды и для общего развития, особенно если приобрести карту звездного неба и научиться различать созвездия.

Гармония космических пустот плавно перетекала в кружева холмов и таежных покрывал, в мерные ритмы и текучесть земных ветров и речных течений.

В такие минуты лучше всего помалкивать и не разрушать магию окружающего величия своим косноязычием. Слова «красота» и «покой» звучат здесь пошло. Лишь истинному поэту дано почувствовать и выразить ощущения, которые здесь испытываешь. Создавалось впечатление, что мы повисли в пространстве, где не было границ, остановилось время, царили полусвет и полумрак. Казалось, что окружающие нас предметы не имеют формы, но обладают неведомым нам разумом и чувствами.

— Ну, что ж пора и начинать,- заявил Мечтатель.- Давайте, друзья, поднимем наши «хрустальные» бокалы с чистейшей русской водочкой, а не какой-то там бормотухой, за здоровье Максима. Пожелаем ему здоровья и исполнения всех будущих желаний, так же, как исполнилось его желание побывать здесь на Котуе.

— Севернее он ещё дня рождения не отмечал.

— Будь здоров, Максим! Чтобы елось и пилось, чтоб хотелось и моглось!

— Чтоб ловилось и плылось!

— Хай живе и пасется! Да не оскудеет для тебя длань Господня в этой таёжной глуши.

От пережитого банного благолепия, отличного настроения и только что выпитого напитка на душе было неповторимо тепло и приятно.

Командор выпив, понюхал корочку и довольно крякнул.

Степаныч проникновенно произнёс, глядя на него.- Всяк выпьет, да не всяк крякнет! Между прочим, крякаем только мы — русские. За границей пьют молча, без всякого там кряканья…

Сразу же зверски захотелось есть. Все потянулись к разложенным на скатерти кушаньям. На несколько минут в лагере воцарилась тишина, нарушаемая шелестом пережевываемой пищи и редкими фразами.

— Чего ты всё маешься, ты дотянись и подтяни, а не лезь мне в миску.

— А ничего себе мумиё получилось!

— Это, какое такое мумиё? Хе, что ли? — А я сегодня в бане спать лягу, там тепло и комариков нет…

— Братцы, а водочка то вся вышла!

— Чего же ты хотел, у нас её всего одна бутылка и была. Вот у нас в Челябинске парень есть, Гена. С ним рядом не садись, всё равно перепьёт. Бутылку высосет и незаметно даже. Вторую высосет, ходит и только платочком обмахивается. Спросишь — Гена, сколько же ты всего выпить можешь? «Да в хорошие времена и по пять штук выпивал,- отвечает.- Правда, сейчас ослаб, так что больше трёх не осилю.

— Мы что сюда за семь тысяч километров только болтать и жрать приехали? — Нет порядка в танковых войсках. Бармена, то есть тамаду, выбирать нужно…

— Тамада это что, судья за воротами?

— Почему?

— Тама? Да!

— Нее, это разливальщик. После короткого совещания назначаем тамадой Ряшу, так как он, по общему мнению, знает и что наливать, и куда, и сколько.

Ряша берёт в руки бутылку джина и с выражением начинает вещать нам с английского.- Гордон — это спицифически… По-русски не переводится. Идеома. Драй джинс — сухой, значит. Джин, кто не знает, это можжевеловая водка, а точнее самогон. Между прочим — рецепт русский. Дисцилирен — значит, абсолютно безопасен. Лондон — это столица. Энглянд — государство. Дальше… Денг ле рей гордонс — это тоже не переродится. Дальше очень мелко, тем более полярная ночь, так что мне не видно… А вообще, мужики и дамы, питьё это прекрасно действует на здоровье, особенно в коктейлях.

— С утра?

— И по вечерам тоже!

— А по ночам слабит легко и непринуждённо, не прерывая сна. Кстати,

выпускать его начали давным-давно, более двухсот лет назад — в тысяча семьсот шестьдесят девятом году.

— Будя. Ты трепешся уже более двадцати минут. Кончай лекцию и разливай.

— Где моя кружечка, самая хорошая, с помойки…

— Сюда надо бы тоже «плескнуть»…

Уралочка просит.- Мне не полную, половиночку…

— Не бойся в нём чистый можжевел, он все градусы снимает. Если хочешь, разбавь его компотиком. Скусно!

— Ничего, попробуем и с компотиком, и с вареньем. Попробуем и без ничего.

— Ещё надо бы попробовать под окуня!

Усач подвинул поближе к себе ведро и начал разливать уху. В это время разомлевший от удовольствий Мечтатель тихим, тонким и удивительно противным голосом затянул.- Кайф, кайф, кайф…

Комар наглел всё сильнее, коллектив пьянел всё заметнее.

— Ну, что же, Максим, за тебя! Расти большим и толстеньким!

— Куда уж здоровее, вон какой бугаёчек вырос…

— Ну, поехали!

— Братцы, во рту словно можжевеловый куст вырос! Ну и пакость! Вот у нас

раньше померанцевая была, да ещё -олеандровая. Пил я её как-то. Всё удовольствие дешевле трояка стоило.

— Компот ещё есть? Нет? Жаль! Значит, фрукт на речке Укусяси уже высосали всяси!

— Кстати о фруктах! Аналогичный случай случился в смоленской епархии. Семинарист Восьмиглазов, засунув два перста в задницу, весьма разборчиво выговаривал.- Пррротопопппп…

Усач, не расслышав рассказанного, переспросил.- Чем выговаривал?

В ответ раздался взрыв хохота.

Леха недоуменно оборачивается от одного веселящегося к другому, а затем и сам начинает заливисто смеяться. Отсмеявшись, он заявляет.- Протопоп это просто. Попробовал бы выговорить протодьякон!

И снова над берегом гремит.- Го го о, ги ги ги…

Сиреневый полумрак всё плотнее окутывал нас, палатки, костёр.

Ряша, потирая руки, говорит.- Пора и рыбки попробовать. Он лезет в ведро и выволакивает оттуда крупного окуня. Внимательно на него смотрит и вдруг удивлённо произносит.- Братцы, дежурные — сачки! Шкуру у рыбы не почистили, даже, похоже, кишки не вынули!

Командор мгновенно реагирует на его заявление.- Мы нынче окуня по-якутски сделать решили. Со шкурой весь навар выбросить можно. Шкуру вон ни в одном звере не едят. Оленей же не бреют! Это только свиней смолят!

— Как же его есть?

— Кого, окуня? Изнутри!

— Ну да, изнутри тоже шкура! — Чего нет в ухе, то ищите в «Хе»,- философски заявляет Степаныч.

— Ишь, не иначе как с компоту, двустопным ямбом заговорил…

— Нет, это он после двух стопок, а после третей — трёхстопным выражаться будет.

— После четырёх он у нас и протопоп выговорит, пожалуй, даже и без перстов…

— То ли еще будет, ведь ещё не вечер…

— Ну, хорошо, шкура и кишки ещё понять можно, но почему жабры не выкинули?

— Для скусу! Чтобы проверить, нет ли здесь нефти и доложить где нужно. На вот тебе самую целую, самую недоваренную. Она самая пользительная! Ты только посмотри, какой глаз! Беленький, внимательный. А хочешь выпить — выпей!

— Где плювальня, кости складывать некуда!

— Ты в комара плюй, вон их кругом сколько.

— Никакого удовольствия, только все руки в чешуе и кишках перемазали. Теперь

мыть надо! Сачки, чертовы!

— Ничего, воды кругом масса, а в бане даже тёпленькая, наверное, осталась!

— Между прочим, когда я шёл сюда с Укусяси, надо мной что-то чёрное пролетело.

— Это пуля пролетела, эхе-хе…

Подавившись очередной порцией кожи с чешуей, Усач признался.- Точно, испортили мы с Командором уху! Вот если бы туда водочки ложки две плеснуть, всё было бы окей.

— Есть предложение, кто «великолепно» отдежурит — оставлять ещё на один раз, чтобы опыт приобретал. Например, каша с аджикой не получилась — вари до тех пор, пока получится! Завхоз, по-моему, должен поддержать.

В ответ слышится знакомое.- Кайф, кайф, кайф!

— Завхоз, джин тоже кончился. Доставай канистру, будем апельсиновую пробовать!

Так мы зовем на Котуе спирт, в который Челябинцы набросали апельсинов. От этого он приобрёл оранжевый окрас.

— Спирт спиртом, а вы давайте на макарончики наваливайтесь. Вон их сколько командор наготовил. — За что под макароны пить будем?

— Чтобы Максим рос кругленьким и без складочек!

Максим ворчит.- Так к концу похода вы меня катать будете.

— Надо будет, и покатаем…

— От кого это так «тайгой» несёт?

Степаныч признаётся.- Это от меня. Комары, заразы, совсем зажрали. Вот я себя и обезопасил, налил на все детали «тайги». Теперь жить можно, красота!

— Мечтатель, смотри, тебе комар в макарон залетел…

— Степаныч, хватит тебе одеколониться, оставь и нам, задние тоже хочут…

— А вы, что думаете, кайф в том, что пьёте? Нет, кайф именно в «тайге».

— — Ряша,смотри, смотри. Отвернулся и в рот себе из баллончика поливает!

— Лучше чешуёй от окуня мажтесь, особенно за ушами. В окунях фитанцидов много, и комар их не прокусывает…

Видя, что макароны особым успехом не пользуются, Командор решил прибегнуть к рекламе, и противно запел.- Кушайте, ешьте и пейте. Я вам ещё намешу. Только быстрее толстейте, очень об этом прошу!

Это противное пение удалось прервать, налив ему очередную порцию граммулек.

— Эх, к этому бы благолепию, да ещё лимончика добавить!

— Кстати, о лимончиках. Приходит муж домой с вечеринки и спрашивает жену: Вер, а, Вер, лимончики с ножками бывают? Ты, что сдурел от вина, такое спрашиваешь! Нет, правда, Вер, лимончики с ножками бывают? Кончай, Иван, дурить! Это всё-таки плод, а не птичка! Вот то-то и оно, что плод! 3начит я сегодня Ваське в чай вместо лимона его кенара выдавил…

— Ха, ха, ха, ха…

— — Мужики,- говорю я.- А вы знаете, что на аджарском диалекте «лимонс» означает — рыба?

— Сам ты — «лимонс»,- заявляет Командор, а затем начинает хохотать на весь берег.

— Братцы, а на Венере длительность дня 43 часа. Представляете!? Вот бы нам на земле так. Сутки сразу бы в два раза длиннее стали, а с ними и отпуск увеличился тоже вдвое. Красота!

Тайга уже давно спит. Даже река затихла в полусонной дремоте, а около нашего костра продолжается праздник.

Бездонна крыша, полная едва пробивающихся на фоне светлого неба звёзд, густы и крепки таёжные запахи, приносимые ветром, смешивая их с запахом речной воды. И мне становится понятно, что не могли древние язычники не воспринять такого величия Земли, и не поклоняться всему в ночи — луне, звёздам, воде, небу. А днём, конечно, солнцу, ибо от него, как и от воды, зависит всё! И жизнь, и смерть! И они это знали.

Человек не всегда понимает, что должен ценить и когда давать себе волю радоваться. Главное — не откладывать радость! Пусть малую. Горе нам откладывать не приходится — оно сваливается камнем и застигает врасплох. Даже малыми печалями мы начинаем болеть сразу, а радостей почему-то ждём только больших. Малых же радостей мы как-то не замечаем.

К счастью сегодняшний вечер приносит нам именно радость и спокойствие. Даже о дальнейшем пути совсем не думалось.

Путоран весь затих и как-то по особенному насторожился, прислушиваясь к себе и всему окружающему. Ветра почти нет. Небо окутано какой-то совершенно необычной плотной фиолетовой пеленой, через которую с трудом просматривается диск солнца.

Очень тепло — всю ночь мы проспали раздетые, до пояса высунувшись из спальников. Даже наш известный мерзляк — Ряша, почивал в одной ковбойке и майке.

Спали до часа дня. Когда я открыл глаза, бодрствовал только Мечтатель. Он продолжает чтение романа. Ряша и Спокуха не подавали никаких признаков жизни. В палатке Челябинцев тоже было совсем тихо.

Виновник вчерашнего торжества — Максим провёл эту тёплую летнюю ночь не в палатке, а на открытом воздухе под тентом. Этот эксперимент закончился для него весьма своеобразно — любопытные, и, как любит выражаться наш Мечтатель по поводу всего живущего на Котуе, не пуганые трясогузки, пытаясь поближе познакомиться с нашим Максимом, разукрасили весь его спальник своим живописным помётом.

Глядя на эти своеобразные узоры, ни к селу, ни к городу декламирую.-

Из оленей крепкой кожи,

Сделан был вигвам просторный,

Побелён, богато убран

И дакотскими богами

Разрисован и расписан.

Падкий на юмор Усач гогочет.- Это точно, весь мешок «расписан». Слышь, Максим? Боги-то чик-чирик, махнули крылышками и упорхнули…

Потом он обращается ко мне.- Ну, ты даёшь! Сходу такой стих выдал!

— Это не я. Это Генри Лонгфелло в своей песне о Гайавате.

Усач разочарован.- А я думал ты… Всё равно хорошо. Гляди, помахали, помахали крылышками, и вот вам «фигвам».

Вылезший из палатки Мечтатель бродит по лагерю и трагическим, неживым голосом вещает.- Где моё полотенце? Отдайте моё любимое полотенце… Оно такое красивое, всё голубенькое и в полоску…

Однако коллективу совсем нет дела до какого-то там голубенького полотенца. Командор кряхтит и держится за голову, Ряша каким-то невообразимо сложным косым маневром движется к реке, а затем долго-долго вливает в себя её живительную влагу.

Спокуха без признаков жизни валяется вниз головой в палатке, и только редкое подрагивание ноги даёт нам знать, что его душа всё ещё присутствует в неподвижном теле.

— Ты чего?- спрашивает его Ряша.

— Головка болит..

Ряша задумчиво посмотрел на Степаныча и внушительно заявил.- Лечить мы тебя будем по методу американца из города Блумингтока Брента Прангла.

— Это, каким же образом?

— Каким, каким? Вот таким… Этот самый Прангл определил, что самым надежным способом борьбы с мигренью, то бишь с головной болью, является пара-другая хороших ударов по темечку резиновым молотком. Тюк-тюк, и самой чудовищной головной боли как не бывало.

— Все придуриваешься.

— Вовсе даже нет. Способ этот он открыл совершенно случайно, ударившись головкой об угол книжной полки. В это время у него как раз головка-то и болела. Так вот, сразу после удара боль прошла. После этого он попробовал бить себя по голове каучуковым молотком, который он применял для выравнивания вмятин в своей машине, и убедился, что это средство эффективно снимает болевые ощущения.

— Так у него молоток каучуковый был.

— Поскольку резинового молотка у нас здесь нет, то бить мы тебя сейчас будем топорищем. Тоже неплохо помогает. Зато вместе с болью все вмятины и выпуклости от укусов комариков на головенке выправим.

— Ну, спасибо, благодетель ты мой.

— Незачто.

Окончательно мы приходим в себя только к четырём часам дня. Садимся принимать пищу. С перепоя Командор предложил нам на этот поздний «завтрак» какое-то невероятное блюдо — смесь манки, перловки и воды. Вдобавок он забыл положить туда соли, что придало блюду совершенно несъедобный вкус.

— Слушайте, вы, дежурные, вчера прекрасную рыбу загубили, а сегодня галлит жмёте.

— Какой — такой галлит? У нас его и в запасах не было.

— Как так не было. Вон целый мешок стоит. Это ведь просто соль по научному.

— Вот и выражайся, как следует, а то вообще больше никогда

солить не будем.

После добавки соли мы кое-как пропихиваем еду в свои ор¬ганизмы. Правда, Ряша пытается всех убедить, что супчик просклизывает во внутрь без всяких ощущений и очень быстро.

Несмотря на то, что уже шесть часов вечера, собираем свои шмотки и отплы¬ваем. Заполярье позволяет откалывать и такие шуточки.

С каждым днём я всё сильнее привязываюсь к нашему катамарану, своему месту на нём и постепенно начинаю даже налаживать на нём своеобразный уют: Под правой рукой, на плоской резиновой упаковке удобно расположилась мелкашка, а спиннинг, словно бушприт старинного парусника, гордо торчал впереди. Радиоприёмник пристро¬ился в деревянном ящике.

В этом же ящике лежала кинокамера, коробка с блёснами и записная книжка, в которую я всё время заносил все события нашего пребывания на Котуе — загадочном и манящем. Единственное неудобство по-прежнему мне создавали собственные ноги, которые я никак не мог пристроить, и они болтались по обе стороны баллона, вызывая вспышки «ярости» у экспансивного Ряши, считавшего, что мои конечности создают дополни тельное сопротивление нашему движению, мешая точно выдерживать намечае¬мый путь.

Увидев, что я снова берусь за карандаш, Степаныч, не выпуская очередной сигареты, спрашивает.- Слушай, писатель — Тимирязев, вот ты всё кропаешь, кропаешь, а когда печататься будешь?

— Никогда. Для себя пишу. Другим мои вирши, наверное, никакого удовольствия не доставят. Без этого у нас в издательствах макулатуры хватает…

— Это ты точно говоришь, однако! Правда, на мой взгляд, некоторые твои опусы очень даже ничего. Я вот перед отъездом в одном журнале стишки прочитал, сам Рембо позавидовал бы! Все их не помню, но одно четверостишье в извилины прочно запало.

Я твои голубые груди

Словно чашки руками держал.

И, как пылкие, страстные люди,

Их губами легонько лобзал!

— Ничего себе Рембо! Это — муть голубая. Слушай, а ты не заливаешь, что такое в сборнике вычитал? Небось, сам изобрёл?

— Неее… Точно читал. В Москве могу найти и показать.

В беседу мгновенно встревает Ряша.- Слушайте, мужики, кстати, о голубых чашках! 0бьявляется конкурс на лучшую рифму к слову — Котуй. Ударение на «У»! Кто осилит и выдаст что-нибудь путное, не используя тривиальную «сортирную» словесность, тому завхоз вечером внеочередную пайку выделит. Правда, Мечтатель?

В ответ прозвучало лаконичное.- Лады.

Минут десять мы изо всех сил пытались выдать что-нибудь завлекательное, но кроме запрещённых нам «заказчиком» непечатностей выдать ничего не смог ли. 0т неимоверных умственных усилий Степаныч задымил как паровоз, и над водой поплыли сизые струйки дыма.

Ряша, очевидно, почувствовав наше и собственное бессилие, объявляет конкурс законченным, напоследок заявив, что именно о таких, как мы, писал свои незабываемые и неповторимые поэтические наблюдения знаменитый писатель — людовед Евгений Сазонов:

Почти как зуд, как мания,

До боли, по страдания

Навязчиво желание

Излить себя в стихах.

В башке уж рифмы носятся

И на бумагу просятся.

Свербит аж в переносице,

А не чихнуть никак.

После этой словесной тирады он демонстрирует нам четверостишье, посвященное Уралочке, которое он успел вытрудить за время конкурса.

Как «ЗИЛ» военный ты красива,

Как шина, грудь твоя полна,

Как диск сцепленья, ты проворна,

Как облицовка, хороша…

— Да она тебя за такие стишки убьёт сразу же.

— Нее… Не успеет. Я убегу.

Мы со Спокухой пытаемся бурно протестовать против такого заявления, а Мечтатель лишь молчаливо хмыкает.

Сегодня он с самого утра не в себе. Он длинён, скучен и серьёзен, как пробирка перед опытом.

Идут сплошные длинные плёса. Течения практически нет совсем. Создаётся полное впечатление, что река в этих местах взбирается на гору, и где-то перед самой перевальной точкой, выбившись из сил, замирает, переводя сбившееся дыхание.

Затем передохнув и с трудом перевалив на другой склон горы, она на какие-то три-четыре сотни метров оживляется, пытаясь прибавить себе резвости, и вновь, наткнувшись на очередной подъём, обречённо прекращает свой короткий боевой порыв.

Наконец-то исчезла непонятная дымка. Облака чётко прорисовались на фоне голубеющего неба, а на горизонте гряды невысо¬ких сопок ощетинились частым гребешком тайги.

Котуй, как и вчера, продолжает петлять по своей долине. Иногда с катамарана создаётся впечатление, что он зашёл в тупик, и дальше не знает куда течь, настолько круты закладываемые им зигзаги.

Слева и справа непрерывно тянуться пологие каменистые и песчаные косы. Обрывистые берега почти совсем исчезли. Из близлежащей тайги то и дело доносились отрывистые, гортанные крики какой-то неведомой нам птицы.

В одном из немногочисленных сегодня перекатов Максим сумел таки заблеснить своего очередного тайменя. Правда, таймешонок не велик, килограмма на четыре-пять, но и эта рыбка вызывает у Командора, которому в этом году пока страшно не везёт в рыбалке, приступ зависти к везунчику. Становится традицией вытаскивать на Котуе в день не более одного лосося.

В Сибири русские иногда зовут тайменя красной рыбой и, видимо за отменную красоту, нежным и ласковым словом «Красулей». Якуты более строги и называют его сов сем коротко — Биль. По-нанайски он зовётся — Джели, у китайцев — Чже-ло-юй.

Наш Командор предпочитает обходиться без красочных определений и обзывает тайменей просто рыбой.

В самом конце этого дня сумела отличиться Уралочка. Было это часов в десять вечера в бойком и звонкоголосом перекате, около которого мы решили разбить лагерь. Спустившись немного ниже по течению, Уралочка методично бросала блесну в стремительно несущиеся мимо струи, но рыба не брала. Не смотря на это, наша рыбачка не отчаивалась и продолжала своё занятие. После одного из забросов у неё образовалась великолепная, кудрявая «бородка». Пока Уралочка мужественно боролась с ней, распутывая многочисленные петельные узоры лесы, блесна легла на дно около мирно дремавшего там чира. Поэтому, когда Уралочка, справившись, в конце концов, со своей снастью, потянула блесну к себе, крючок крепко и надёжно впился в спину ничего не подозревающей рыбы около спинного плавника. Так Уралочка стала обладательницей столь необычного для спиннинговой рыбалки трофея.

Похоже, что в природе что-то произошло — наши дежурные, Максим и Уралочка, встали необычно рано — в шесть часов утра. В течение часа приготовили завтрак и вытащили нас из палаток. Спросонья, мы оделяем их не очень лестными прозвищами. Особенно недоволен Мечтатель, которого никак не удаётся извлечь из палатки. Не вылезая из спальника, он ворчит.- Совсем озверели… Поспать честным людям не дают. Давайте жратву мне прямо сюда… И поспим до пережора.

Мой матрац дал «дуба» и половину ночи мне пришлось спать на земле. Спускает средняя секция, поэтому голова и ноги у меня поднимались выше зада, которому к тому же было жёстко и неуютно. Приходится после завтрака заняться починкой и возиться с клеем.

Похоже, что наш Степаныч начинает идти на поправку. Это легко увидеть, наблюдая, как он довольно уверенно «бегает» фирменным аллюром беременного суслика в дальние кустики по своим надобностям, а так же по стихотворному порыву. За время сидения на природе он снова сотворил очередной «шедевр».

Пущен в пятницу слух, что в Бхопале,

В джунглях древний сортир раскопали,

Но на стенах его было только всего,

Что, плюясь, его вновь закопали.

Завтрак проходит медленно и скучно. Аппетита совершенно нет. Очевидно, очень мало работали накануне. Максим недоволен.- Совсем слабаки стали, не можем за два раза таймешонка на четыре кило прибрать…

В ответ на это Степаныч заявляет ему.- Аппетит тут совсем не причём, однако. Просто таймени на этом Котуе — загадочном и манящем, несмотря на малый вес очень даже большие.

Чтобы как-то поднять настроение коллектива Мечтатель предложил нам очередную просветительскую беседу. Касается она, очевидно, под впечатлениями от утреннего посещения кустиков им самим и стихотворного «шедевра» Степаныча истории создания туалетов.

В Древнем Риме еще до рождения Хри¬ста была создана надежная система канализации для отвода нечистот. Вместе с падением Римской импе¬рии об этом техническом новшестве быстро забыли. Средневековой Евро¬пе пришлось долго задыхаться в зловониях человеческих экскрементов, пока не были изобретены современные туалеты.

Погибнуть при испытании новой конст¬рукции отхожих мест, по правде говоря, чер¬товски обидно, однако так уж повелось, что великие дела требуют жертв. Шел 1898-й. Англичанин Уильям Брю сконструировал туалет с полным циклом термической утилизации экскрементов, что в случае успеха сулило бы славу ему и Великобритании. К со¬жалению, этот смелый эксперимент не удал¬ся, — потеряв от взрыва обе ноги и руку, испытатель тут же скончался. Это был пер¬вый и последний опыт подобного рода.

Об истории развития туалетов недавно в Англии вышла книжка под авторством Джу¬лии Хоран. Оказывается, в старые времена самые надежные с точки зрения санитарной гигиены туалеты использовались в китайской глубинке. Мудрые крестьяне для этих целей рыли специальные, до 8 метров в глубину, погреба, куда по нужде и захаживала вся се¬мья во все времена года. Похоже, первые об¬щественные туалеты для мужчин также были придуманы в Китае. Чтобы избавиться от жид¬ких экскрементов, там использовались труб¬ки из бамбука, уходящие глубоко в землю.

В Японии считалось хорошим тоном при острой необходимости без спроса заходить в первый попавшийся по пути дом для опус¬тошения своего желудочно-кишечного тракта. Нередко хозяева после таких блиц визитов с гордостью показывали своим соседям «вещественные доказательства, оставленные гостем, поскольку такой чести мог заслужить не каждый японец.

В архивах сохранились и некоторые другие любопытные истории. Жертвой своего собст¬венного отхожего места стал король Шотлан¬дии Джеймс I. Сильно испугавшись появле¬ния в замке незнакомых ему лиц, король ка¬ким-то чудом через круговое отверстие в стуль¬чаке проник в выгребную яму, где спустя не¬сколько дней нашли его безжизненное тело. 1183 г. отмечен в истории немецкого города Эрфурта весьма трагическим событием. Экс¬кременты, десятилетиями подмывавшие поч¬ву под зданием роскошного дворца, за счи¬танные минуты превратили это место в брат¬скую могилу для полутора сотен чопорных кня¬зей, графов и прочей знати. С тех пор «Эрфуртское болото» сохранило за собой резко отри¬цательный смысл.

В 1596 г. приемный сын английской короле¬вы Елизаветы I Джон Харрингтон изобрел туалет, который с оп¬ределенной натяжкой может быть назван ватерклозетом. Англичане по сей день страшно горды этим достижением. Спустя примерно 50 лет французы ответили на британ¬ский вызов своим изобретением. Королю Людовику XIV был пре¬поднесен необычный подарок — судно в виде мягкого кресла, в котором можно было сидеть ча¬сами в ожидании приятного «мгновения» и судачить с посе¬тителями. За каждый такой визит в личную копилку короля опускалось 15 тысяч луидо¬ров. Так назывались фран¬цузские золотые монеты, которые чеканились в XVII-XVIII веках.

Вклад Франции отме¬чен еще одним неоспори¬мым достижением, вошед¬шим в анналы истории ту¬алетов. Не кто иная, как королева Мария Антуанет¬та, придумала в качестве гигиенических салфеток ткани, изготовлявшиеся из мериносовой шерсти.

Англичане с полуслова поняли, что их беспардонно обошли на виду у всей мо¬нархической Европы.

Наш славный император Петр I был не менее изобретателен. Вместо салфеток, которые показались ему не нужной роскошью, он для этих же целей успешно применял гусиные шейки, благо гусей на Руси была тьма-тьмущая.

Ради справедливости следу¬ет отметить, что всерьез в масштабах всей нации гигиеной «заднего места» стали заниматься немцы, запустившие в 1928 г. производство дешевой и эко¬номной туалетной бумаги. Все оказа¬лось кстати: национал-социалистам нужны были бюргеры, которые во всех ситуациях чувствовали бы себя ком¬фортно.

XX век ознаменовался истинной ре¬волюцией в создании совершенных сантехнических средств. Совсем недав¬но в Европейском союзе были рассмо¬трены предложения по уни¬фикации конструкции унитаза и смывного бачка. Похоже, чаша весов склонится в сторону немецкого ноу-хау, с чем решительно не со¬гласны англичане. Они ут¬верждают, что такое решение может нанести непоправи¬мый вред их национальным традициям, а, следователь¬но, и европейскому единству.

Пока европейцы спорят, японцы уже сварганили свой суперсовершенный туалет.

По сути дела, речь идет о полностью компьютеризированном туалете, где буквально все предусмотрено.

Вы садитесь в специальный унитаз-кресло, где вас после испражнения обмоют, просу¬шат, дезинфицируют и попудрят, а также вы дадут результаты биохимического анализа мочи и кала и показание кровяного давления.

Через компьютерные сети эти данные могут быть мгновенно переданы в офис вашего до¬машнего врача. Пожалуй, дальше уж некуда!

Общественный туалет будущего вскоре будет открыт в одном из рай¬онов Сиднея в Австралии, яв¬ляющемся излюбленным ме¬стом для проституток и нар¬команов. В будку клиент зай¬дет через автоматическую дверь под звуки нежной мелодии. Компьютер отпустит туалетной бумаги строго по санитарной норме. Вакуумное устройство поглотит в унитазе даже пластмассовые шприцы, кото¬рые затем в измель¬ченном виде попадут в канализацию. Если кто-то сильно задер¬жится в такой «музы¬кальной шкатулке», голос из мини-ЭВМ напомнит ему о том, что пора и честь знать.

— Очень завлекательный рассказ. Способствует приёму пищи и её экстракции,- заметил Ряша.- Про таких, как ты, говорят — лучше один раз услышать и никогда больше не видеть.

— А ты некультурен и хамовит, мой друг.

И тут снова ни с того, ни с сего заявил о себе Степаныч. Он произнёс очередное сортирное четверостишье:

При входе в платный туалет

Монетки все бросают.

А нам твердили много лет,

Что деньги не воняют.

— Вот видишь,- откликнулся Мечтатель.- Как правило, розы в жизни бывают раз в десять лет, а дерьма навалом и, при том, каждый день.

Утро сегодня снова солнечное и, не смотря на полчища «пернатых», мы пытаемся загорать. Предыдущие солнечные ванны уже отложили на наших телах лёгкий коричневатый оттенок, и теперь просто необходимо его закрепить и усилить.

Ряша продолжает клянчить блёсны, так как уже успел потерять за эти дни на многочисленных зацепах около десятка фирменных железок. Сначала он, как всегда, пристаёт к Уралочке, которая в нынешнем сезоне обладает богатейшими запасами снастей.

Заглядывая ей в глаза, он канючит.- Уралочка, ты самая лучшая в Челябинской области и даже в целом Заполярье, девушка. Ты самая добрая, самая отзыв¬чивая. Ну, дай мне самую маленькую блесёночку.

При этом он тыкает пальцем в великолепный «золотой Норич».

Уралочка, убаюканная обволакивающей ласковостью его речи, мгновенно сдаётся, и вымогатель становится обладателем нужной ему блесны.

Затем он начинает планомерную атаку на Командора. — Командорик, помнишь ты мне обещал ещё на Дюпкуне выдать парочку самоделок.

Но Командор не Уралочка, и на его просьбы и комплименты особенного впечатления не производят.

— Ничего я тебе не обещал. Своими обходись…

— Нет, правда. Вы же наделали дома кучу самоделок, и ты обещал поделиться. Я же из-за этого свои из Москвы не взял. Ну, дай одну, вон ту — белую, которую обещал… Жмот ты — вот кто… А у тебя даунриггер есть?

— — Какой ещё даунриггер?

— Самый простой. Даунриггер — это, пожалуй, даже не снасть, а дополнительное оборудование для ловли на спиннинг по методу, известному у нас как «дорожка». За бугром дорожка, или буксировка приманки за лодкой, называется троллингом. Правда, полной аналогии в этом случае проводить нельзя, так как в отличие от нашей дорожки троллинг вбирает в себя целую кучу методов и оснасток. Даунриггер позволяет выставить глубину, на которой следует вести блесну или другую приманку с точностью до сантиметра.

— Я тебе не магазин рыболовных принадлежностей. В Москве свои «дригеры» ищи. Слово-то какое придумали. Не выговоришь.

— Да, русский язык – это сложный язык. Один грузинский учитель так объяснял своим ученикам.- Дэти, слова «кон» и «огон» пишутся с мягким знаком, а «вилька» и «тарелька» – без. Дэти, это нельзя объяснить, это надо запомнить.

Так будет продолжаться на протяжении всего похода. Это можно с уверенностью утверждать, зная характер Ряши и его огромную страсть к рыбной ловле.

Мечтатель объявил нам, что сегодня кончились запасы сахара, и мы переходим на употребление сахарного песка. Коллектив встречает это сообщение с радостью, так как контролировать количество употребляемого песка много труднее, и даёт возможность легче избегать бдительного глаза завхоза.

Кроме того, в этом году у нас громадные запасы конфет — что-то около четырёх килограммов. Поэтому мы то и дело клянчим.- Завхоз, давай на пережор конфеток. Самую малость — штук по пять. Не жадничай, а то пересохнут и испортятся.

Мечтатель обычно молча сопит и не реагирует на наши приставания.

Особенно усердствует в этих приставаниях Усач. Степаныч, которому порядком надоело это затянувшееся нытьё, обращается к Усачу словами Высоцкого –

Послушай, Лёх! Не трожь Мечтателя.

Какой ни есть, а всё ж завхоз!

Он не даёт из экономии — общественные не свои!

Встаёт всегда в такую рань

И носит вон какую рвань!

Так, что отстань!

Одежонка на нашем завхозе и впрямь вся поизносилась. Особенно плохи штанишки — на левом колене зияет самая настоящая дыра, да и с тыла они просвечи¬вают, как решето. Ряша, например, категорически утверждает.- Раз человек так одет — значит, трудяга и у коллектива не стащит!

Ряша загрузил в кружку очередную пятую по счету ложку сахарного песка.- Люблю сладенький чаек, особенно с устатку.

— Теперь мне ясно, почему ты так и водочку любишь, и табачок тоже,- ехидно замечает Степаныч.

— Это почему же?

— Потому, что было точно выяснено, что питание с употреблением большого количества углеводов (сладости, сахар, белый хлеб, булочки) приводит к резкому колебанию уровня глюкозы в крови, нарушению метаболизма, что и обуславливает биологическую потребность в алкоголе.

Всё дело в том, что рафинированные продукты, содержащие много сахара, вызывают быстрый подъём концентрации глюкозы в крови, вслед за которым вскоре наступает резкое её снижение, то есть начинается функциональная гипогликемия, а она и вызывает непреодолимое стремление к сластям, кофеину, никотину и спиртному.

— Ну, ты прямо химик Тимирязев. Целую теорию мне изложил. Скажи уж по честному, сахарку жалко.

— Ничего мне не жалко. О тебе и здоровье твоём забочусь. Хочешь, рецепт дам, как быть, чтобы курить меньше хотелось.

— Ладно, говори, хотя я тебе и не верю.

— Для этого рекомендуется принимать пыльцу обножку, а так же перпу, то есть пыльцу, собранную и обработанную пчёлами. Это природные витамины, чрезвычайно важные для организма. Помимо всего прочего пыльца оказывает тонизирующее воздействие, она облегчает синдром абстиненции, способствует возникновению благоприятного действия на всю нервную систему и организм в целом.

— Сам соси свою обножку, а я чай с сахарком всё равно потреблять буду.

— И зря. Не хочешь стать алкоголиком, перестань есть шоколад, пить крепкий и сладкий чай, засасывать пепси-колу и принимать лекарства, содержащие кофеин. Да и курить нужно поменьше. Никотин мешает усваивать витамин С, а его дефицит задерживает выздоровление от начинающегося алкоголизма.

— Не учи учёного, всё равно подкинь ещё сахарку, а то чай чего-то не сладкий.

— Ещё раз советую, не ешь сахарозу, потребляй лучше фруктозу, глюкозу, сладкие спирты, ксилит или сорбит. Тем более что фруктоза аж в 1,7 раза слаще самого сладкого сахара.

Нет, давай сахарку, фруктозы у тебя всё равно нет. Тем более что фруктозы, сорбита или кселита не рекомендуют употреблять более 30 граммов в сутки, а я чаёк сладенький пить помногу люблю, и рекомендованными наукой дозами обойтись не могу.

— Тогда сладкие спирты попробуй.

-А где ж их взять? Не знаешь? А советуешь.

— Ладно, уговорил. Ешь свой сахар, пока не засахаришься. Знаешь, сейчас в Штатах целый шум из-за сахарозаменителей, так называемой третьей группы, произошел.

— Это ещё, что за страсть такая?

— Не страсть, а сласть: аспартам, цикломат, ацесульфам К… Да и сахарин, кстати… Цикломат — тот запретили сразу же, как изобрели. Он, говорят, в канцерогенности подозревается. Сахарин, который тоже в этом подозревают, не запретили. Правда, при этом всех его производителей обязали указывать на упаковках, что он способен вызывать рак у животных. В экспериментах на крысах установили, что он вызывает канцерогенное действие в развитии рака мочевого пузыря.

— Хватит трепаться и страсти рассказывать, Я тебе человек, а не какая-нибудь крыса. У меня пузырь гораздо больше и прочнее.

— Вот тут ты прав. Бедным крысам создавали такую концентрацию, какая у человека практически никогда недостижима.

— Вот видишь, а я что говорил?! Я, как всегда, прав.

— Прав, прав… Поэтому ни цикломат, ни сахарин у нас и не запрещены. Травись в своё удовольствие. Вот с аспартаном другая, особая ситуация. Он был исследован на безопасность гораздо тщательнее других сахарозаменителей. Но всё-таки некоторая тень в канцерогенности пала и на него. Некоторые медики стали связывать скачок в развитии опухолей мозга с началом широкого употребления населением аспатрама. Официальная медицина отвергает это подозрение. У аспартана оказалось хорошее алиби: в нём нет ничего незнакомого и противоестественного нашему организму. Молекула аспартама состоит из аминокислот аспаргина и фенилалина, соединённых со спиртом метанолом. Последний вреден для человека, но в аспартановых концентрациях его действие ничтожно. Гораздо больше метанола мы получаем с фруктами и соками.

— Я соков не пью. Жена не даёт. Так что мне это не грозит. А ты про всё эти учёные премудрости, где узнал? Небось, когда гнать самогонку учился?

— У меня, в отличие от тебя, всегда тяга к знаниям была. Лучше слушай дальше и запоминай. Аспарин и фенилаланин мы поглощаем с мясом, зерном и молочными продуктами. А уж их-то ты вкушаешь в достаточности. Правда, фенилаланин вреден, в основном, больным с очень редким врождённым заболеванием — фенилкетонурией.

Но для них на продуктах с этой аминокислотой всегда пишут предупреждения. Ты, надеюсь, этой болезнью не страдаешь? А то читай этикетки внимательно.

— У меня только понос от парного молока бывает, а остальной продукт, как положено, просклизывает.

— Тогда тебе бояться совсем нечего. Но ради образованности, запоминай дальше. Из самых молодых сахарозаменителей третьей группы выделяется ацесульфам К. Он представляет собой органическую соль, полученную в 1967 году в Германии. Ацесульфам прошел серьезные испытания на безопасность и зарегистрирован более чем в сорока странах…

— Всё, всё. Спасибо… Образовал ты меня аж до желудочных колик. Даже ужинать и пить чай расхотелось.

— Зато ты теперь точно знаешь, что слаще сахара.

— Знаю, знаю — шоколад.

Предвидя сегодня большой трудовой день, обсуждаем перед отплытием различные варианты нашего движения. Их три: плыть только по течению и не грести, плыть по течению и грести там, где его нет. И, наконец, третий, Степаныча, грести там, где есть течение, и не грести там, где его нет.

По его мнению, преимущество третьего варианта в том, что будем плыть быстро особенно там, где есть течение, а это всегда приятно.

Впереди нас с нетерпением ожидала речка со звучным названием Чомба. Доплыв до неё, мы удалимся от Дюпкуна на целых сто десять километров.

Начинаем сплав в десять часов утра. Это был маленький подвиг нашего кол¬лектива. Однако, как все настоящие подвиги требуют ради себя хотя бы каких-нибудь жертв, так и этот не был исключением — команда Челябинцев потеряла бдительность и оставила на стоянке топор.

Хорошо, что наблюдательный Ряша вовремя обнаружил его около залитого кострища, иначе нам пришлось бы до¬вольствоваться в дальнейшем всего одним топором, что в условиях таёжной ненаселёнки всегда опасно.

Единодушно решили Челябинцам о нашей находке ни чего не говорить, пусть поверят в тяжёлую потерю. Тем радостнее потом бу¬дет встреча с оставленным «звонариком».

На наш необдуманный поступок — выйти пораньше и пройти побольше,- Котуй отреагировал мгновенно и по-своему. Река резко расширила свое русло и практически оста¬новила течение. Кроме того, подул сильный шквалистый и довольно холодный ветер. По поверхности воды загуляли самые настоящие волны.

Несмотря на на¬ши героические усилия и мощные гребки скорость движения замедлилась до одного километра в час. Мышцы рук рвались от напряжения, а катамараны почти не двигались.

Берега Котуя почти не наплывали на нас, а стояли неподвиж¬но и, казалось, наблюдали за нашим бесконечным поединком с ветром. Позднее мы назвали этот участок нашего похода «завхозовскими шиверками», так как Мечтатель всё это время пытался убедить нас в том, что полезно и поработать, а не только сачковать на шиверах.

Окончательно выбившись из сил, мы решили передохнуть в устье пересохшей речушки с экзотическим названием Морало. Ходим по берегу усталые и хмурые. В голову невольно лезут невесё¬лые мыслишки — если так будет продолжаться и дальше, то до конечной точки нашего маршрута мы сможем добраться не раньше чем через месяц.

Загадка Котуя начинала проясняться — он не любил постороннего присутствия и наказывал нас по-свойски. Торопиться ему было некуда, воды в Ледовитом океа¬не хватало, поэтому и тёк он потихоньку помаленьку, выматывая наши нервы и силы.

Спокуха по этому поводу познакомил нас со своим новым опусом:

Сегодня я с большой охотою

Скребуся вёслами по Котую.

За этой нудною работою

Здесь проведу свою субботу я.

Сегодня действительно была суббота, но, по всей видимости, она выдалась для коллектива чёрной.

В жизни, как утверждают знатоки, надо поступать по законам математики — величины с плюсами и минусами попарно сокращать. Тогда из всех сложностей останется единственный знак, пусть даже минус. С одним-то справиться всегда легче. Если же повезёт, то этим знаком может оказаться и плюс.

Действительность вскоре подтвердила всю правильность этого утверждения. В километре ниже Морало начался буйный, высокоскоростной перекат — шивера, который мы единодушно назвали «триста метров Котуйского счастья».

Наши резиновые судёнышки проскочили его молниеносно и… Котуй внезапно кончился! Впереди, кроме невысокого галечного берега, ничего не было. Вдобавок ко всему началась отмель, и катамараны встали.

Несколько минут мы стояли в великом сомнении, что же делать и куда подаваться: вправо или влево.

— Не русло приличной реки, а литораль какая-то,- ворчит Ряша.

— Что ещё за литораль такая,- любопытствует Усач.

— Надо бы знать. Литораль – это зона морского дна, затопляемая при приливах, и осушаемая при отливах.

— Литораль… Красиво.

— Ещё красивее – сублитораль, или батиаль, например. А есть ещё абиссаль.

— Сам ты абиссаль! Мог бы и не выражаться при дамах.

— Неуч! Сублитораль – это когда глубины до двухсот метров, Батиаль – от двухсот метров до трёх километров, а абиссаль – свыше трёх километров.

— Нам абиссали не надо. На бы сублитораль хотя бы,- глубокомысленно произнёс Степаныч.

Решительный Командор, в конце концов, спрыгнул в воду и начал толкать свой ковчег вперёд. Его примеру последовали и мы.

Проскоблив днищами метров сто, мы с облегчением увидели, что река сначала резво свернула влево, затем не менее резво вправо, и начался новый, ещё бо¬лее мощный скоростной перекат. Скорость течения в нём была не меньше десяти километ¬ров в час.

Повеселевший Мечтатель тут же заорал нам.- А вы мне говорили, Котуй, Котуй! Вот он какой мой Котуй — загадочный и манящий!

Снова сильно запахло гарью, где-то в тайге бушевал очередной очаг огня. Вся долина реки впереди нас закуталась в пепельно-серую пелену. Она была настолько плотной, что невозможно было рассмотреть окружающие доли ну горы. Ветер дул с перерывами, и нёс прямо нам в лица горячий воздух. Мутное оранжево-жёлтое солнце едва просвечивало через все эти инородные атмосферные наслоения.

В такой весёленькой обстановке мы подплыли к левому притоку Котуя — Чомбе. Здесь было решено сделать пережор.

Чомбе отчаянно сопротивлялась испепеляющей засухе, и всё ещё сочилась в Котуй узеньким, едва заметным ручейком. Это не могло не сказаться и на подводном населении реки.

Ряша первым схватил спиннинг и бросился к устью ручейка.

— Ты куда это так резво? Здесь и рыбы то похоже нет,- крикнул ему вдогонку Мечтатель.

— А вот уж фигурки! Тут наверняка таймень сидит!

— Это ещё на воде вилами написано.

— Написано, не написано, но могу я тебе со всей определённостью заявить, что нестерпимо свербит у меня в районе ответственного за нюх органа. Словами внятно выразить я это не могу, но инстинкт чечётку выбивает…

Инстинкт Ряши не даром выбивал чечётку — уже третий заброс принёс нам тайменя килограммов на восемь девять. После поимки крупной рыбы он всегда испытывал состояние воодушевления, названное им оргазмом духа.

— Дай потрогать,- просит его Лёха.

— Не разевай хайло на чужое файло.

Решаем измерить размеры рыбины с помощью захваченной из Москвы рулетки. Длина тайменя была ровно девяносто сантиметров. Судьба пойманной рыбы была решена без размышлений — только в засол.

Попив чайку и обсудив рыбацкие успехи везунчика Ряши, мы покинули Чомбу, и поплыли дальше навстречу новым неожиданностям.

Челябинцы во главе с Командором решили смастерить водяной парус. Для этой цели они привезли из дома настоящий тормозной парашют. Убеждают нас, что с

помощью этой штуки им удастся одним махом решить проблему борьбы со встречным ветром. Слушая эти уверенья, Ряша невозмутимо произнёс.- Пожи вём, увидим. Чем бы детки не баловались, лишь бы рыбу не пугали…

Идея с парусом лопнула мгновенно и навсегда. Когда парашют был опущен в воду, то никакого движенья вперёд у катамарана не произошло. Даже наобо¬рот, он стал медленно смещаться вверх по течению, то ли под действием вет¬ра, то ли под действием пресловутого паруса.

Глядя на эту картинку, Ряша затянул во всё горло.- Порвали парус, каюсь, каюсь, каюсь…

Катамаран начинал двигаться вперёд только тогда, когда ребята, пыхтя, тянули за верёвку, к которой был привязан парашют. Плюнув на свою затею, неу¬дачники извлекли из воды мокрый «парус», и двинулись вперёд обычным испытанным, дедовским способом — на вёслах.

По воде бежали яркие оранжевые блики от лучей солнца, которые каким-то чудом находили щели в дымной пелене, и падали на поверхность струящего¬ся речного кружева. Иногда нашим глазам рисовались целые полотна оранжевого цвета, которые непрерывно меняли свои размеры и рисунок. Было очень красиво и необычно.

Занятые созерцанием этого очередного чуда Котуя, мы незаметно подплыли к устью речушки Хулгадякит. Оно делилось на три не¬больших, но довольно бурных ручейка, которые, бодро скатываясь с крутого и очень низенького мелко галечного бережка, тонули в быстрых водах Котуя.

Наш катамаран первым пристал к берегу, и мы бегом кинулись осваивать эту водную целину нашими спиннингами. Ряша и Мечтатель захватили два ближай¬ших ручейка, а я направился к третьему, самому дальнему.

Он оказался шире и мощнее своих собратьев. Вода в ручейке была просто ледяной, и это вселило в меня массу самых радостных надежд.

Долгое ожидание счастливо¬го случая на этот раз вылилось в объективную реальность. Я сделал уже третий заброс, когда резкий рывок остановил вращение катушки, и на лесе как будто бы повис тяжеленный камень. Затем «камень» начал двигаться, и сразу же заработала трещотка, стравливая лесу.

На крючке уверенно сиде¬ла крупная рыбина. Из воды то и дело появлялся её великолепный оранжевый хвост.

Сердце буквально рвалось из груди наружу. Только бы не сошёл!

Помочь было некому, все ребята вдалеке лихо махали спиннингами и не обра¬щали на меня никакого внимания.

Поводив несколько минут тайменя вдоль берега, решаю больше не играть с судьбой и решительно тяну рыбину на берег, пятясь словно рак.

К счастью, таймень только упирается и не делает резких

рывков. Сначала на поверхности воды появляется крутолобая, почти чёрная, громадная голова с выпуклыми водянистыми глазами. Затем по гальке заскользило сигарообразное пятнистое туловище рыбины.

Ещё больше ускоряю скорость вытягивания, мечтая только об одном — не поскользнуться и не ослабить натяжения лесы.

Вот уже весь таймень извивается на камнях. Десять, двадцать сантиметров от воды… Ещё несколько усилий, и почти целый метр отделяет рыбину от спаситель¬ной для неё реки.

Внезапно таймень резко мотает башкой и, бодаясь, словно бычок, упирается в камень. Разевает пасть и… Блесна с тихим звоном выпадает на камни.

К счастью это неожиданное освобождение застало тайменя врасплох, и он не успевает предпринять никаких действий по своему спасению.

Стремглав бросился я к своей добыче, и ногами выпихнул её ещё метра на два от во¬ды. Только после этого я смог перевести дыхание и более внимательно рас¬смотреть рыбину, польстившуюся на мою блесну.

У тайменя была округлая почти чёрная спина, пепельно-серые бока, все изрисованные чёрными пятна¬ми и полумесяцами, беловатое в золотистых крапинках брюхо. Самой велико¬лепной деталью был хвост серебристо-дымчатого окраса с жёлтыми крупными пятнами.

Он постепенно становился красным и завершался широкой ярко-оранжевой лопатой с малиновыми золотистыми и синеватыми полосами. Острые грудные плавники были серые, а хвостовые — оранжевые. Спинной плавник расписан чёрными овальными пятнами, на жировом плавнике виднелись узоры такого же цвета.

Он устало хлопал дымчатыми, в чёрных пестринах жаберными крышками и, казалось, укоризненно поглядывал на меня своими гро¬мадными глазищами. Изредка его внушительных размеров пасть широко раскрывалась, и тогда становились хорошо видны крупные загнутые внутрь, редкие конусообразные зубы.

На всякий случай стучу по его железному лбу первым, попавшимся под руку камнем, и поднимаю на вытянутую руку. Не плох таймешонок! Весит килограммов двенадцать! Есть мой первый таймень на Котуе!

Измерения показали, что моя рыбка на целых десять сантиметров длиннее Ряшиной — ровно метр.

Командор молча сопит и отворачивается в сторону. Для него это чёрный день. Ущемлено рыбацкое самолюбие. Несколько круп¬ных хариусов, пойманных во время сплава, ни в коей мере не могут утолить его неуёмной рыбацкой страсти.

Метрах в трёхстах выше по течению Хулгадякита виднеются белые пятна каким-то чудом уцелевшего от жары снега. Это или льда. Пройти мимо такой диковинки мы, естественно, не можем, и всем коллективом направляемся знакомиться с остатками Заполярного снега.

Это небольшие снежные линзы толщиной всего в несколько санти метров, доживаю¬щие свои последние дни. Под ними звонко журчат весёлые ручейки, которые и делают ледяной воду притока.

На несколько минут забываем, что все мы давно уже стали взрос лыми людьми, и с громадным удовольствием занимаемся игрой в снежки. В завершение всего устраиваем на снегу некое подобие ри¬туальных танцев, и только потом спешим на берег, где нас дожидаются вытянутые на гальку катамараны.

Прежде чем отплыть Командор начинает канючить у завхоза кусок копчёной колбасы, оставшейся от пережора. На наш вопрос зачем это ему понадобилось, он заявляет.- Натру колбаской блесну. Уж тогда-то таймени повалят к ней валом.

Уже три часа мы плывём по реке в сплошном дыму. Он стал не только виден, но и осязаем. Потоки горячего встречного воздуха несут с собой мель¬чайшие частички сажи и не полностью сгоревшего мха. Даже во рту появился горький привкус.

Каждый новый порыв горячего ветра вселяет в души всё большую тревогу — где-то совсем рядом бушует сильный пожар. Счастье, что мы не бредём через тайгу, а сплавляемся по воде. На солнце можно спокойно изучать пятна, совершенно не беспокоясь за глаза, настолько сильно ослаблены его яркие лучи дымовой завесой.

Пелена потеряла свою серо-коричневую однородность и перешла в вытянутые извивающиеся над водой дымовые валы. Сейчас лиственницы по берегам стали очень похожи на ели. Это сходство особенно сильно потому, что в плотной мглистой пелене просматриваются только контуры деревьев, и не видно их отдельных деталей.

Степаныч предлагает нам покончить с этим безобразием, начав тушить пожар имеющимися у нас вёдрами, жменями и тайменями.

— Где?- односложно обращается к нему Ряша.

— Чего, где?

— Где, говорю, тушить будем?

Степаныч оглядывается по сторонам и тычет пальцем куда-то вбок.-Там!

— А может — там?

— Где?

— Чего, где?

Поняв, что его разыгрывают, Степаныч машет рукой и надолго замолкает.

Сегодня мы находимся на воде уже двенадцать часов, а зону за¬дымления пройти никак не удаётся. Не видно даже, когда она может кончиться.

Решаем останавливаться на ночлег в первом же более или менее подходящем месте. Проскочив пару звонкоголосых и довольно длинных перекатов, мы пристали к пологой и широкой каменистой косе, над которой круто уходил вверх склон, весь заросший лиственницей и ольхой.

Высота склона довольно значительная — метров десять-двенадцать, и забираться по нему вверх, чтобы набрать дров, энтузиазма ни у кого из нас не вызвало, поэтому ходим по берегу и собираем плавник.

Челябинцы ставят свою палатку прямо на гальке, а мы решаем устроиться помягче, и выбираем для этой цели небольшую песчаную плешину.

Сегодня дежурю я и Мечтатель, однако и остальным находится дело: Ряша занялся потрошением и засолкой тайменей, Командор чистит хариусов, Максим помогает в заготовке дров, Уралочка и Усач ищут на косе «драгоценности».

Похоже, что на Челябинцев напал какой-то бзик: они буквально прочесывают все попадающиеся нам на пути многочисленные каменные косы и отмели.

Карманы у всех топорщатся от набитых туда «драгоценных камней». Всё время идёт обмен мнениями по оценке добытых камней.

Я даже предложил Командору, вернувшись домой, сменить профессию мастера по металлообработке, на ювелира или, в крайнем случае, оценщика камней в комиссионке. Тот почти на полном серьёзе обещает подумать.

Не успели мы с Мечтателем разлить по мискам ароматно пахнущий суп, приготовленный из пакетного месива с названием «Южный», как пошёл дождь.

Сначала по сухой почве забарабанили редкие, но очень крупные капли, а затем количество их значительно увеличилось, и начался настоящий ливень.

Мы оказались совершенно не подготовленными к таким фокусам природы, тем более, что плотные тучи принесли с собой и настоящую ночную темень. Все наши фонари, взятые с собой, оказались упакованными где-то в глубинах рюкзаков, причём отдельно от батареек.

Такая неосмотрительность привела к тому, что ужинать нам пришлось в полной темноте. Эти неудобства, правда, полностью компенсировались прекрасными песнями Джо Дассена, которые особенно таинственно звучали на фоне падающего с неба дождя.

Дождь шел, не переставая всю ночь. Наше пробуждение наступило также под монотонный стук водяных капель по полотнищам палаток. Вставать и особен¬но вылезать наружу очень не хотелось, но жизнь требовала своего продолжения, и мы, кряхтя и лениво переругиваясь, постепенно очистили наши полотняные жилища.

Особенно не доволен был своим состоянием Мечтатель. Он появился перед коллективом весь какой-то жеванный и помятый. Жалуется, что сегодняшняя ночь унесла у него целую кучу здоровья. Причина этому — нера¬дивое отношение к общественным обязанностям Ряши и Спокухи.

Вчера им было поручено устанавливать палатку. Палатку они установили, но при этом так её перекособочили, что когда разложили спальники, для мешка Мечтателя места практически не оказалось. Бедный полосатенький матрац разместился в палатке только боком. Для того чтобы уложить на него Мечтателя, пришлось насильно передвигать завалившихся в спальники и свирепо ворчавших на окружающих Спокуху и Ряшу.

В конце концов, мне и Мечтателю удалось кое-как втиснуть матрац под самый скат крыши трещавшей по всем швам палатки. Вполне естественно, что сновидения Мечтателя, проведшего ночь на таком ло¬же, были не из приятных.

Сегодня воскресенье! Двадцать четыре часа жизни, собирающиеся в маленький квадратик на картонке карманного календарика, за пределами года сокращающиеся в точку, исчезающую и расплывающуюся в потоке времени, как в реке бесследно расплывается сорвавшаяся с листа капля уже отшелестевшего дождя…

Но вот сквозь огромное пространство несущего нас потока, когда годы и десятилетия

Оказываются столь же неразличимы, как один день, мелькнувший между восходом и

закатом солнца, всплывает память о событиях, людях, которые вместе с тобой сумели раз

делить мгновения этой неразличимой точки в необъятной вселенной жизни.

Завтракать пришлось под дождём. Сегодня мы уже не прятались от влаги небесной под пологи палаток, а с удовольствием сидели под открытым небом, с которого на землю, словно горошины изредка падали на редкость крупные и тёплые капли.

Дождю не удалось справиться с огнём пожаров, поэтому вся окружающая нас тайга была по-прежнему окутана дымной пеленой. Сквозь неё на мокрую землю падали тёплые лучи оранжевого солнца.

Воды в реке совсем не прибавилось, однако, перекат на повороте шумел, словно настоящий порядочный порог, хотя сам из себя ничего серьёзного не представлял.

Измученный прошедшей ночью, Мечтатель предложил коллективу на завтрак молочную лапшу, которая вошла в историю наших походов под названием «Котуйская замазка».

Так называемая лапша была настолько густа и липка, что легко удерживалась на стенках мисок в любом положении, даже при их переворачивании кверху дном. Во рту лапша мгновенно связывала челюсти, и чтобы проглотить это своеобразное блюдо приходилось прилагать неимоверные усилия.

Кое-как справившись с этим шедевром кулинарного искусства, мы долго и с удовольствием промывали свои рты и глотки крепким, ароматным чайком.

Чай мы расходуем в очень больших количествах, и это может существенно сказаться на имеющихся у нас запасах.

За едой нас знакомил со своими новыми стихотворными творениями Степаныч. Он появился у костра весь увешанный оружием, как будто собираясь охотиться на крупных хищных зверей, а не принимать утренний завтрак. Воинственно сверкая стёклами очков, он начал так.-

По Котую плыли калоши,

Сидели в них семь мужиков,

Спокойных и в чём-то хороших,

Из племени чудаков!

И с ними девчонка сплавлялась,

Что брали с собой каждый год.

Она всем ветрам улыбалась

И смело смотрела вперёд.

Ознакомив нас с этим творением, Степаныч потребовал пищи физической, и долго трудился над молочной замазкой. Справившись, в конце концов, с этим не лёгким делом, он выдал нам ещё одно четверостишье:

Звенит перекат перебором

Гитарной, басовой струны.

Под ужина мощным напором

Нам снятся кошмарные сны.

Это творение Степаныча Ряша прокомментировал так.- Лучше недоесть, чем спать!

Когда мы уже заканчивали упражнения с едой, небо прямо на глазах стало наливаться зловещей синевой. По всем признакам чувствовалось, что надвигается сильный дождь. И действительно, едва успели мы упаковать свои шмотки и погрузить их на катамараны, как сверху хлынули потоки воды. Пришлось натягивать на себя плащи и накидки.

Покидали мы место нашего ночлега в сплошной водяной пелене. Проскочив грозно ревевший, но на самом деле весьма миролюбивый перекат, наши судёнышки попали в полосу сплошного ливня. Натянув поглубже капюшон плаща, я с любопытством наблюдал за тем, что делала сейчас природа с поверхностью реки.

Тяжёлые капли дождя вы¬бивали на воде сантиметровые всплески — фонтанчики идеального белого цвета, вокруг которых расходились в стороны классически правильные концентрические окружности. Между этими фонтанчиками горделиво пучились большие, прозрачные пузыри. По всей реке расплывались причудливые рваные пятна тёмного цвета. Пятна были самых различных размеров: от полуметра до нескольких метров в поперечнике. Казалось, что наши катамараны двигались по пушистому и толстому паласу, с краёв которого виднелись узоры от отражавшейся в воде береговой тайги. Ворс паласа то увеличивался, то уменьшался в зависимости от интенсивности идущего дождя.

Лишь через час ливень начал постепенно стихать и, наконец, перешёл в мельчайшую изморось. Только иногда отдельные крупные капли ещё скатывались с опустевшего небосклона и гулко били о воду.

Катамараны соскользнули с мохнатого паласа и понеслись по скользкому, глянцевому паркету реки, только что до блеска отполированному прошедшим дождём.

Ребята с удовольствием сбросили с себя размокшие, тяжёлые плащи и дышали чистейшим воздухом.

Степаныч жалуется, что у него промокла задница. Мы этому известию совершенно не удивились, так как он под всё время подстилает под себя телогрейку, которая сейчас похожа на разбухший в воде каравай чёрного хлеба. Этот «каравай» теперь щедро возвращает Степанычу накопленные во время дождя запасы влаги.

Небо постепенно очистилось от дождевых туч, а затем на нём появились и кусочки голубого батиста, которые всё время увеличивались в размерах. Подул свежий несильный ветерок, и, наконец, над тайгой засияло во всей своей красоте яркое полярное солнце. После прошедшего дождя было очень приятна возможность просушить промокшую одежду.

Сегодня Котуй резко изменил своё отношение к нам — идут сплошные длинные перекаты. Только в некоторых местах река перегораживает наше движение широкими отмелями.

Тогда нам приходится слезать в воду и тащить суда волоком по мелкому галечнику. Некоторые из сегодняшних перекатов даже отдалённо похожи на несложные пороги. Скорость движения в них очень приличная, и мы несёмся вниз по течению со скоростью трамвая.

Зона пожаров всё ещё не закончилась. В нескольких местах огонь подходит к воде так близко, что из прибрежных кустов валят настоящие клубы дыма, которые ещё сохраняют жар огня. Мечтатель ворчит себе под нос.- Интересно, сколько километров будут ещё продолжаться все эти прелести?

После одного из очередных перека¬тов, когда мы лихо вылетели из-за поворота, перед нашим катамараном впереди метрах в ста, наутёк бросились сразу два утиных выводка. Всего утят было штук пятнадцать. Четверо из них отстали от остальных своих собратьев и с громким писком пытались догнать резво удирающую семейку.

Утята были совсем ещё маленькие, и не представляли для нас никакой охотничьей ценности, поэтому напутствуем их дружескими советами.- Давайте, жмите побыстрее, а то все крылья поотдавим.

Командор в одном из перекатов умудрился вытянуть щуку, и долго решал, что ему с ней делать: выкинуть обратно в воду или оставить на «Хе». Здравый смысл, в конце концов, победил, и он привязал щуку к катамарану.

Степаныч затеял очередную возню с ружьём, чем вызвал у нашего экипажа вполне обоснованное беспокойство. Оно становилась особенно напряженным, когда он начинал угрожающе крутить стволами около моего носа или направлять их в сторону Ряши. Того такие манипуляции просто приводят в бешенство.

В эти моменты он начинает орать на всю тайгу.- Слушай, Тартарен с проспекта Мира, убирай свою пушку. Я тебе не гагара какая-нибудь!

В ответ Степаныч невозмутимо отвечает своим коронным.- Спокуха! Оно у меня не заряжено,- или,- Не хочу! И не уберу! Охотник обязан знать оружие, как внутренности своих штанов.

Тогда Ряша совершенно звереет, и пыта¬ется достать строптивого охотника своим «миниатюрным» сапогом. После нескольких минут такого сражения Степаныч сдаётся и прячет ружьё на место.

Мне почему-то, вдруг, вспоминается, что кто-то из бывалых людей разделил всех охотников на три категории: наблюдателей, стрелков и поэтов.

По этой классификации наиболее распространённая категория — стрелки.

Стрелки народ шумливый и компанейский. Дробовым ружьём они владеют почти всегда мастерски. Патронов с собой на охоту набирают всегда с избытком. Не меньше самой охоты, смысл которой они видят, прежде всего, в стрельбе, обожают «культурный привал» со стопочкой и закуской. Палить стрелки готовы по чему угодно, но больше всего предпочитают почему-то кряковых уток. Нет кряковых — бьют чирков, нет чирков — бьют куликов, гагар, даже ворон… В крайнем случае — пустые бутылки или консервные банки на привале. Любят они и пофотографироваться в горделивых позах на фоне битой дичи. Считают себя стрелки спорт сменами, истинными охотниками и любят поделиться этим с каждым встречным.

Наблюдатели — прямая им противоположность. Охотиться любят больше в одиночку или, в крайнем случае, с испытанным товарищем.

Патронов с собой берут только-только… Стреляют редко и лишь наверняка. На неудачи реагируют спокойно, философски. На охоте любят подсмотреть да заприметить. В совершенстве знают нравы и повадки, какой угодно дичи, а в особенности той, на которую они предпочитают охотиться. Многие из наблюдателей знают жизнь природы куда лучше, чем иной дипломированный природовед. У большинства из них свой взгляд на браконьерство: первейшими браконьерами они считают «оглашенных», то есть категорию стрелков.

Поэты — самая малочисленная разновидность охотников, но и самая оригинальная. Они не увлекаются пальбой, не имеют склонности и к наблюдательности. Ходят поэты в лес не на охоту, а, скорее, на природу; не за дичью, а за впечатлениями; не добывать, а чувствовать… Приятное для них всегда главнее полезного, но и полезное считается не лишним, потому-то они всё-таки охотники. Любуясь свежестью лесного утра, поэты могут сверх положенного полежать у костерка и прозевать лучшее для охоты время. Могут они и воздержаться от верного выстрела, боясь встревожить прелесть сонного озерка.

Я не возьмусь со всей уверенностью отнести своих друзей к одной из этих категорий. Хотя Степаныч ближе всего к стрелкам, а Ряша — к наблюдателям. Челябинцы, во главе с Командором, несомненно, принадлежат к стрелкам. Мечтатель и я ближе всего к поэтам.

На пережоре Уралочка, продолжая ставшее привычным камне искательство, нашла на отмели какой-то маленький зеленоватый камушек, и тут же предъявила его не экспертизу Ряше. Тот долго вертел его перед глазами, глубокомысленно морща свой «миниатюрный» носище, а затем возвратил хозяйке со словами.- Хризопраз.

Внимательно наблюдавшие за ним Челябинцы сначала вздрогну ли, а затем стремглав ринулись бежать вдоль берега на поиски аналогичных сокровищ.

Наша Уралочка буквально вся нашпигована камнями. Во всех карма¬нах у неё гремит. Максим, её напарник по дежурствам, уважительно говорит.- Каменная женщина! Действительно, единственная среди нас девушка и вся в опалах и топазах! Боюсь, если и дальнейшие её успехи будут столь же велики, в обратный путь нас и на двух вертолётах не вывезут.

Пока Челябинцы перерывали на берегу галечные россыпи, мы с Ряшей поймали на кораблик с десяток крупных хариусов, Мечтатель дочитал очередную главу «Секретного фронта», а Спокуха мирно вздремнул.

Впереди нас с нетерпением, как всем казалось, ожидал приток со звучным и непонятным названием — Гомдон.

-Вперёд к Гомдону,- с таким кличем мы продолжили свой сплав по Котую.

Настроение было приподнятое, так как Ряша во всеуслышанье заявил, что сегодня праздник, как будто даже день железнодорожника, и по этому поводу вечером просто необходимо тряхнуть запасы завхоза.

Сегодня впервые за несколько дней впереди появилось абсолютно чистое голубое небо, без каких бы то ни было признаков дыма. Небольшие кучевые облака, ослепительно белые и воздушные, после ставшей привычной коричневато-серой дымовой пелены, радовали глаз. На небе присутствовали все оттенки, от зеленоватого цвета морской волны до глубокого темно синего.

Внезапно на камнях берега мелькнуло что-то белое и развесистое. Степаныч с воплем.- Рога,- попытался сигануть с ката марана.

Мне с большим трудом удалось удержать его на месте, иначе экипажу пришлось бы долго вылавливать этого энтузиаста из довольно глубоких в этом месте вод Котуя.

Ряша ворчит.- Тоже мне любитель рогов нашёлся. Успеешь ещё, заведёшь!

На горизонте открылись зелёные силуэты гор, по которым кое-где виднелись узкие шлейфы дыма. Чистое небо, резвость сегодняшнего Котуя и, особенно, весёлая музыка из старого кинофильма «Девушка спешит на свиданье» настолько эффективно подействовали на настроение и работоспособность экипажей, что наши катамараны просто неслись вниз по течению.

Однако ещё резвее оказалась солнечная бегущая дорожка, которая чистым золотом расстилалась перед нашими взорами. Даже комары и мошка в этот час были настроены на редкость благожелательно и добродушно, что позволило нам не употреблять аэрозоль «Тайгу».

Степаныч откровенно сачкует или, как он выражается, кейфует. Лежит на своём сидении и смолит одну сигарету за другой, совершенно не притрагиваясь к веслу.

Ряша, глядя на такое безобразие, то и дело шумит на разомлевшего Степаныча.- Слушай, Спокуха! Ты что здесь на курорте? Работай!

В ответ слышится лаконичное.- Спокуха. Идём довольно прилично…

После пережора между нашими экипажами идёт яростная борьба за право первого броска в устье каждого нового притока Котуя, независимо от его размеров.

Дело в том, что если около него окажется стоящий таймень, то пер¬вый бросающий блесну имеет всегда больше шансов стать обладателем этого желанного трофея.

В этой борьбе в ход пускаются всевозможные хитрости и уловки. Ряша привязывает к своему спиннингу старую кожаную рукавицу, кото¬рой мы пользуемся при дежурствах для снятия с огня горячих вёдер, и тихонько погружает её в воду. Когда наши друзья-соперники приближаются на расстояние, с которого можно различить что-то сидящее на спиннинге, он начинает полоскать перчатку в воде, а мы орать дурными голосами.- Осторожнее! Не давай слабины, а то сойдёт! Тяни, тяни… Аккуратнее, давай ему погулять!

Для большей убедительности я хватаю свою мелкашку и палю в воду. Похоже, что наша провокация удаётся, так как Челябинцы резво сворачивают и начинают грести к берегу. Там они дружно хватаются за спиннинги и лихо перепахивают невинные воды Котуя блёснами.

Мы весело наблюдаем за их суетнёй, но вдруг видим, что Командор начинает вытаскивать на катамаран какую-то большую рыбину. Неужели мы перестарались, и ему попался таймень? Нет, шутки в сторону. Хватаемся за вёсла и начинаем усиленно грести к желанному Гомдону.

Позже выяснилось, что Командору попался всё-таки не таймень, а крупная щучина. Но это выяснилось позже, а пока гонки продолжались с ещё большим азартом. Особенно сложны они стали, когда наши суда вошли в островную зону, где Котуй делился на ряд равноценных проток, и приходилось с ходу решать сложную задачу, какая из них короче, глубже и быстроходнее.

Экипажи старались вовсю. Даже наш Степаныч ожил и лихо загребал своим веслом. Мы шли впереди метров на восемьсот, но когда впереди показались очередные острова, а не Гомдон, решили, что на сегодня довольно и прекратили гонку.

Вскоре нас догнал второй экипаж. Посоветовавшись, мы решили остановиться на ночлег на острове.

Сегодня дежурили Степаныч и Ряша. Последний тут же пристал к завхозу по поводу выделения горячительного, а Степаныч начал варку щей и каши. Командор приготовил на закуску традиционное «Хе».

После сегодняшних гонок все изрядно проголодались и с плотоядным нетерпением поглядывают на Степаныча, который снял с огня дымящееся ведро и начал раздачу аппетитно пахнущей каши. С этой задачей он справился довольно быстро, но когда началась выдача масла наступила тягостная заминка.

Масло, помещённое в узкий и глубокий бидон, никак не хотело расставаться с ним. Обливаясь потом, бедный Степаныч то и дело требовал от кого-нибудь из нас.- А ну, наступи…

На простом русском языке это означало.- Подержи бидон, пока я выковыряю очередную ложку этой проклятой сливочной за мазки, называемой по научному маслом.

Приходится беспрекословно подчиняться, так как сейчас мы все

от него зависим и поэтому даже в чём-то уважаем. Степаныч это великолепно сознаёт, и его команды звучат всё увереннее.

Быстрее всех терпение лопнуло у Ряши, и он начал занудно ворчать на своего напарника по дежурству. Однако наш Степаныч был сегодня в ударе, и мы услышали его очередной стихотворный шедевр, которым он ответил на приставания Ряши.-

Ты, Ряш, на грубость нарываешься

И всё обидеть норовишь…

Тут за день так наковыряешься,

Придёшь к костру — там ты сидишь!

Такая удачная интерпретация известной песенки Высоцкого вызвала у всех одобрение, и Ряша был посрамлён.

Исход сегодняшнего дня подарил нам редкий по красоте закат. Между двумя уже совершенно тёмными далёки ми горушками, словно в мартеновском ковше, внезапно появился остывающий золотой слиток, будто бы кто-то нарочно сдёрнул с него плотную облачную оболочку. Вот он, ослепительно-соломенный, подёрнулся у нас на глазах багровым оттенком, загустел изнутри, и в следующую секунду оплавился у краёв тёмно-зелёной окалиной. Затем медлен но медленно прожёг днище ковша и стал погружаться в черноту. Постепенно диск весь погрузился в глубины земли, и о его былом присутствии напоминала лишь узенькая багряная полоска зари.

Смутные сумерки — далёкие отсветы этого золотого чуда — голубой песцовой шкурой окутали Котуйскую тайгу и нас. Вкрадчивая насторожённая тишина забилась между деревьями и кустами, разливая серебристый полумрак, отбрасывая на поляны и матовую поверхность воды синие-синие тени.

Проснулся я от того, что сильно затекла нога, и по ней словно шныряли какие-то мельчайшие живые организмы, вгрызаясь своими острыми зубами в кожу. В палатке раздавался заливистый храп всех остальных её обитателей.

Смотрю на часы — уже десять часов, а наши дежурные, которые вчера клятвенно обещали поднять всех на ноги в семь утра, продолжают уверенно давить ухо. Начинаю их расталкивать, но занятие это оказывается совсем не благодатным — в ответ слышу только откровенную грубость.

Поднимаются они ровно одиннадцать и лениво приступают к приготовлению завтрака.

На улице, как привыкли говорить городские жители, гуляет сильный ветер. По небу медленно движутся дождевые облака. Светлых разрывов между ними почти не видно.

Когда смотришь из палатки на Котуй, то создаётся полное впечатление, что сегодня он сменил направление своего течения на обратное. По поверхности воды пробегали ряды самых настоящих волн. Если ветер не утихнет, то сегодняшний сплав будет не из самых лёгких и приятных.

Сегодня готовит Ряша. Словно в отместку за вчерашнее, Степаныч решил подшутить над напарником и под¬сунул ему вместо сухого молока обыкновенную блинную муку, которую тот долго и безрезультатно пытался растворить в воде, чтобы сварить молочную манную кашу.

Ряша долго не мог разобраться в этой хохмочке и приличное время доставлял коллективу удовольствие лицезреть, как он елозил ложкой в миске, размешивая получающийся вместо молока клейстер.

В это время Степаныч, не обращая внимания на больную конечность, отправился на берег испытать своё счастье в поисках сокровищ. К общему удивлению довольно скоро он возвратился к костру и показал нам великолепный агат, который тут же гордо засунул в карман, заявив.- Вот так работают настоящие кладоискатели, понимающие толк в драгоценных камнях, а не дилетанты, мешающие муку вместо молока. В теории мы все доки, а в жизни…

Свою мысль ему докончить не удалось, так как озверевший Ряша, понявший свой промах, запустил в него миской.

В конце концов, каша всё-таки была сварена, и мы уселись завтракать. То ли аппетитные запахи пищи, то ли громкое чавканье привлекли к месту нашей трапезы сначала шустрого и гибкого горностая, а затем и любопытного мед¬лительного лемминга.

Горностай непрерывно перемещался с места на место, мелькая своим гибким телом в самых различных местах, выбирая, правда, те, где было побольше наваленных веток и сушняка.

Лемминг, наоборот, выбрал себе местечко на самом верху груды валежника, и неподвижно застыл, наблюдая, как голодные люди запихивают в себя что-то белое и жидкое.

Этот маленький зоопарк живой природы доставил нам громадное удовольствие, и мы долго на¬блюдали за зверушками, которые никак не могли понять, что же происходит в их владениях, где никогда не появлялись эти непонятные двуногие существа, издающие какие-то длинные, долгие звуки и пускающие в воздух клубы и кольца голубоватого дыма.

Мы покинули остров в три часа дня. Такие поздние отплытия становятся для нас на Котуе привычными.

Через двадцать минут наши катамараны подошли к Гомдону, который обозначил место своего впадения в Котуй широченной галечной косой — намывом. Приток весь пересох, и в реку не стекала ни одна капля воды.

Оставляем облавливать это место экипаж Челябинцев, а сами, не приставая к берегу, продолжаем движение.

Котуй, как и вчера, резво извивается своими быстрыми перекатами по широкой открытой ветрам долине, образуя то и дело многочисленные проточки, и подкидывая нам одну за одной задачки — где протока, а где основное русло. От правильности решения зависит, будем ли мы тянуть на себе довольно тяжёлое судёнышко или лихо сквозить на нём по бурной и весёлой воде.

В конце концов, это безобразие закончилось, и река слилась в единое русло.

В одном из перекатов Ряша снова умудрился потерять блесну, а к ней в придачу метров двадцать лесы. На его спиннинге её осталось совсем мало, и он начал клянчить лесу у Степаныча, который в этом сезоне ещё ни разу не пользовался своим рыболовным снаряжением.

Тот лаконично ему ответил.- Леса, есть, однако. Только она в мешочке, который находится в моём рюкзаке, который сейчас под твоей задницей.

Залезать в рюкзак, стянутый тугим капроновым шнуром, было совсем не просто, и Ряша мгновенно прекратил свои приставания.

Была уже половина шестого. Над тихо звенящими водами Котуя звучала прекрасная музыка Рахманинова. Мечтатель под её звучание совсем ушёл в себя и перестал грести. В такие минуты даже тайга меняла свой обычный облик и представала перед нами в необычном, сказочном обличии.

Шуршали, переговаривались, пели свои протяжные песни над Путораной изменчивые ветры, гоняли взад и вперёд облака и редкие дождички, которых эти края не видели почти всё нынешнее лето.

Затихли немногочисленные птицы, и даже рыбы в реке перестали охотиться за плывущими по поверхности комариными останками.

Река устремилась куда-то на юго-восток, что совершенно не согласовалось с нашей картой.

Впереди, точно по курсу перед нами открылся вид на горелую тайгу. 0на выделялась на фоне тёмной зелени фиолетово-чёрной окраской. Гарь была очень большой и тянулась куда-то к северу на многие километры.

Котуй, словно стараясь побыстрее миновать это унылое место, резво ускорил свой бег. Один перекат следовал за другим. Наши катамараны лихо неслись по течению, минуя многочисленные отмели и крутые зигзагообразные повороты.

Оставались позади лесистые островки, мелкие и глубокие проточки, каменистые косы. Как только стихал ветерок, мгновенно появлялись многочисленные пернатые. Сначала около лица начинали звонко переговариваться комары, а затем, словно маленькие вертолёты, на кожу опускалась мошка и молча начинала впиваться в питательный эпителий. Но снова налетал свежий ветерок и сдувал назойливых насекомых.

Наконец Котуй сделал совершенно невообразимый крутой зигзагообразный поворот, и слева от нас открылась дуга каменистой земляной косы, которая служила когда-то не то руслом пересохшей протоке, не то очередному притоку.

Сразу же за косой река сужалась метров до двадцати и образовывала шумный и бурный перекат, который прорывался сквозь шеренги громадных валунов, складывающих в этом месте оба берега Котуя. Правый берег, весь в нагромождениях крупных камней, полого уходил вдаль к таёжным зарослям, а левый — завершался крутым скальным отвесом, высотой метров в семь-восемь, сверху которого на совершенно ровном горизонтальном плато росла низкорослая и редкая лиственничная тайга.

Место было настолько необычным и красивым, что мы единодушно решили останавливаться на ночлег именно здесь. Прежде всего, мы, как и всегда, хватаемся за спиннинги пробуем Котуй на наличие тайменей.

Однако все наши старания остаются безрезультатными. Блёсны не привлекают не только тайменей, но даже щук и хариусов.

Сегодня река словно вымерла. За весь день нами был пойман всего один единственный хариус. Ребята всё еще надеются на успех, и продолжают заниматься своим безнадёжным делом, а я, отложив спиннинг в сторону, поднимаюсь вверх по обрывистому склону и углубляюсь в тайгу.

Ветер совсем стих, и зелёные лиственницы застыли в безмолвии. Тайга здесь была очень редкая и чистая.

Подлесок состоял из белоснежного ягеля, кустиков багульника, шиповника и голубики. Все они были настолько миниатюрны, что даже не верилось в реальность этих растений.

Высота кустиков шиповника была не более десяти сантиметров, а кустиков голубики и того меньше. Трогаю их руками и обнаруживаю под их крохотными листочками немногочисленные, но вполне обычные и очень спелые ягоды.

С опаской кладу в рот одну ягодку, разминаю её языком и тут же начинаю шарить по этому карликовому саду. Ягоды были просто великолепны на вкус и так ароматны, что губы сами невольно причмокивали, когда мне удаётся положить в рот очередной дар северной природы.

Жара сделала своё злое дело и здесь, так как ягод очень, очень мало. Спасибо тебе, матушка тайга, и за эту малую, но столь приятную радость знакомства с твоими растительными богатствами.

Почему-то вдруг вспомнилось, что японцы на своих основах из-за недостатка настоящих лесов и пространств занимаются особым видом искусства — созданием карликовых деревьев, называя его нежным словечком — Бон-сай. Они также культивируют искусство создания миниатюрных ландшафтов — Бон-кей и композиций из камней на подносах — Бон-секи.

Сейчас передо мной природа сама демонстрировала все эти прелести, созданные не людьми, а ей самой.

Пока я лю¬бовался всеми этими чудесами, надо мной тучей висели комары и мошка. Вся эта компания надрывно пищала и суетилась, но меня не трогала, так как я полчаса назад обильно сдобрил все открытые части тела «Тайгой».

Ребята шутят, что теперь в парикмахерской на вопрос — Чем освежить?,- мы будем по привычке отвечать.- «Детой», а лучше всего — «Тайгой».

Когда я вернулся на место нашей стоянки, там весело потрескивал костёр, и около него суетился Командор. Это означало, что сегодня он был дежурным, и коллективу предстояло вновь отведать какой-то кулинарный «шедевр».

Наш Командор был отличным парнем и рыболовом, но по части приготовления пищи ему удавалось одно «Хе». Сейчас он замешивал в ведре что-то совершенно невообразимое. Это что-то через два часа образовалось в белую липкую замазку, которую он гордо называл рисовой кашей.

Сегодняшний наш лагерь был несколько необычен. Одна палатка стояла на камнях каменного русла пересохшей речки, а вторая — на небольшом песчаном надуве, который венчал крутой пологий взгорбок.

Между палатками было не менее сотни метров, поэтому общение их обитателей было весьма затрудне¬но. На камнях устроились Челябинцы, а на мягком песочке — наш экипаж.

За ужин мы уселись необычно рано — в одиннадцать часов. Поданный на первое суп из пакетов, с интригующим названием «Пикантный», оказался на удивление всем весьма съедобным.

Зато каша Командора кроме брезгливого отвращения никаких других эмоций ни у кого не вызвала. Только прожорливый Мечтатель робко попросил у раздавалы.- Слушай, насыпь мне пару ложечек в мой походный!

Тот охотно вывалил в узкую посудину несколько черпаков замазки, и тут же заявил.- На, ешь. Только свой «люменевый» будешь отскребывать сам. Я тебе не негр, чтобы над ним всё своё свободное время убивать…

Котелок нашего Мечтателя был постоянным раздражителем всех дежурных. Где и когда он его приобрёл, осталось для нас неразгаданной тайной. Однако это чудо посудного промысла от тягостей походной жизни и старости было настолько затаскано и помято, что сморщилось не только снаружи, но и изнутри, а поэтому отмыть его от остатков пищи, было тяжелейшей задачей.

Мытьё посуды в походе, пожалуй, самая неприятная операция во время дежурства. Груда грязных мисок и, особенно, вёдра с пригоревшими остатками каши, сваленные в груду на берегу реки, всегда вызывают во мне какое-то нехорошее чувство.

Остатки жиров никак не желают смываться холодной водой, и бедняга дежурный с ожесточением оттирает посуду песком, вспоминая про себя всех ему известных святых.

Было около одиннадцати часов вечера, когда за лесистым склоном показа¬лось яркое светящееся пятно, которое то пробивалось сквозь листву деревьев и разрывы облаков, то вновь скрывалось за их плотной завесой.

Пока мы гадали и строили предположенья, что бы это могло означать, и не летаю¬щая ли это тарелка, о которых так много говорилось и писалось в послед¬нее время, как Заполярье преподнесло нам ещё один из своих приятных сюрпризов.

Светящееся лимонно-желтое пятно сформировалось в громадную полную луну, повисшую над самой водой Котуя. От неё по воде побежала волнистая, светящаяся дорожка и уткнулась в галечную косу. И на тёмной поверхности земли, под которой притаилась вечная мерзлота, казалось, спокойно задремавшая под покрывалом холодного и ясного неба. Стало светло и тихо.

Лунный свет лёг на воду бесформенным трепещущим пятном. Или это не луна, а неведомое существо пришедшее из иных времён, тысячелетиями дремавшее на дне реки в песке и иле, приподняло теперь над водой свою серебристую спину и по ней пробегает лёгкая рябь от предчувствия каких-то событий? Ночь на границе воды и берега. А чувство такое, словно ты сам на грани времён. Может быть, на грани равных миров – твоего сиюминутного, земного и какого-то иного, других измерений, сквозь которые в эти моменты проносится наш мир, остающийся для нас загадкой.

В та¬кие минуты в душе нарастает желание запечатлеть на бумаге с помощью ка¬ких-то необычных слов и красок всю эту неповторимую прелесть жизни, но карандаш оставляет в записной книжке лишь сухие, неяркие фразы, и ты невольно никнешь под гнётом собственного бессилья.

Перед чудесами приро¬ды, её поэтическим таинством даже великий чародей Фет признавался.- Как беден наш язык! Хочу и не могу!

Конечно, легко поддаться искушению и охарактеризовать бушующие в тебе чувства так, как это делают теперешние модники — одним коротеньким словечком: Люкс! Нет, это мне совсем не подходит… Этим словом сейчас очень часто прикрывается вялость мозга. Камор¬ка в гостинице — «Люкс», плохонькая ткань — «Люкс», щипцы для завивки — «Люкс», мыло — «Люкс», даже вакса для обуви — «Люкс».

Поэтому буду писать, может не так напущено, но зато от сердца.

Правда, наш достопочтенный философ Степаныч охорактеризовывает любое моё описание приблизительно так: Слова употреблены без учёта их семантики в контексте, немотивированно выбран лексический эквивалент, нарушены границы лексической сочетаемости, контаминация фразеологизмов…

И тут же, конечно, добавляет своё люби¬мое изречение — А вообще всё это не влияет значения и роли не зависит. Шуруй дальше…

После такой «доброжелательной» критики остаётся лишь тоскливо помалкивать и стыдли¬во прятать свои записки куда-нибудь подальше от его проницательных глаз.

И всё-таки, природа неистощима и фантастически изобретательна в своих повторениях. Она не боится быть похожей на самое себя, она постоянна в кажущейся повторяемости прекрасных явлений и точно поддразнивает, подзадоривает нас: ну-ка, запомните, передайте, попробуйте изобразить, выразить, запечатлеть в звуках, красках, словах мой вечно прекрасный облик…

Не успел я углубится в свои раздумья, как около меня появился Степаныч и, заглянув через моё плечо в блокнот, хитренько произнёс: Слушай, писатель, прозы ты наворотил достаточно. Вижу, могёшь! А вот как насчёт белого стиха? Там ведь одними рифмами не обойтись! Соображать нужно…

— Могу попробовать. Правда, специально такими вещами не занимался.

— Вот, слушай — почти по Пастернаку:

Из всех картин, что память сберегла,

Припомнилась одна: ночное поле,

Казалось, в звёзды, словно за чулок,

Мякина забивается и колет

Глаза. Казалось Млечный Путь пылит…

Казалось, ночь встаёт без сил с заката.

И сор со звёзд сметает. Тайга неслась

Рекой безбрежной к морю, и вместе с ней

Неслись и мы, а с нами вместе — ночь.

Как празден дух проведшего без сна

В такую ночь! Как голубо пылает

Фитиль в мозгу! Как ласков наш костёр!

Как непоследовательно жарок и насмешлив!

— Слушай, а ведь совсем не плохо. Есть в этом даже какая-то романтика и таинственность…

— Спасибо за оценку. С завтрашнего дня загоржусь, и буду мнить себя насто¬ящим писакой.

Вдоволь налюбовавшись красавицей луной, мы направились спать. У костра остаются лишь Командор и Лёха, которым надо завершить какие-то недоделанные дела, входящие в обязанности дежурных.

Уже засыпая, я услышал, как Командор вполголоса запел незнакомую мне песню:

В небе взошла луна,

Тоже грустит наверно.

Тысячи лет одна,

Это куда как скверно…

Дослушать продолжение песни мне не удалось — сон могучий и непреодолимый навалился и полностью окутал сознание…

Я проснулся от сильнейшего разбойничьего свиста и противнейшего скрежета металла о металл. Это Командор, сдающий своё дежурство Уралочке и Максиму, будил коллектив на очередной походный день.

Сквозь плотно за¬драенный полог палатки пробивался солнечный свет. Мои товарищи по «вигваму» заливисто похрапывали на разные голоса. Если Ряша тихонечко подпускал нечто вроде — Пф..пф..пф, то Мечтатель выдавал в пространство палатки на полную мощь — Ррккррккк… ррккк…

Степаныч в своём уголке вытворял вообще что-то непередаваемое. Он работал во всех октавах, пристанывал и прибулькивал. Не человек, а гигантский кенар — самоучка. По его лицу блуждала трагическая улыбка — усмешка. Совершенно невозможно было понять, то ли ему очень хорошо или, наоборот, очень плохо. Правда, когда он пришёл в себя ото сна, то не признался мне ни в том, ни в другом.

Жюль Верн утверждал, что настоящий путешественник тот, чей желудок сжимается и расширяется, смотря по обстоятельствам, чьи ноги укорачиваются и удлиняются, смотря по длине случайного ложа, на котором он может в любой час дня заснуть и в любой час ночи проснуться.

К сожалению, я не полностью отвечаю этим требованиям. Заснуть в любой обстановке могу, особенно если хочется спать, а вот насчёт того, чтобы проснуться – дело хуже, даже будильник не всегда помогает.

Смотрю на часы — всего восемь часов. Это значит, что Командор решил сегодня снова устроить большие гонки.

— Вставай, засоня,- бужу я Ряшу.- Пора уже пора делать нам, что делали вчера.

— Не приставай. Свои убеждения частенько приходится не только отстаивать, но и отлёживать.

Принимаюсь за Степаныча, тот не открывая глаз произносит.- Я не спю, я — бдю.

— Слышишь, птичка какая-то волнуется?

— Не слышу, и не хочу. Ты можешь прислушиваться, а я хочу и пойду прикакиваться.

— Ага, заодно и присикиваться.

Над нами, как и вчера, чистое голубое небо. Камни, травы, кусты отпотели после прохладной ночи и ещё не успели обсохнуть. Солнце большим огненным шаром катилось ввысь над серо-голубыми горушками, затянутыми прозрачной дымкой.

Когда я вылез из палатки, Командор занимался утренним туалетом. Он черпал студёную воду пригоршнями, брызгал себе в лицо, лил на спину, на плечи и при этом громко отвратительно фыркал.

Кожа на нём взялась синеватой бледностью и пупырышками. Закончив омовение, он принялся ожесточённо растирать себя полотенцем и ладонями, пока кожа не стала вновь матовой, а затем розовой и, наконец, алой. От его тела пошёл прозрачный парок. Всхрапнув, словно игривый жеребчик, Командор трусцой припустил к весело потрескивающему костру.

Воодушевлённый его героическим примером, я тоже начал приводить себя в божеский вид. Сбрил довольно густую, отросшую за эти дни, щетину, почистил зубы, умылся и даже причесался.

Мошка, которой сегодня было на удивление много, обалдела от такого неслыханного нахальства и совсем не садилась на гладкую, выбритую поверхность лица.

— Хорошо, что в тайге хоть тараканов нет. Вот тогда бы мы помучились,- ворчит Ряша.

Завистливый Степаныч тоже схватился за бритву, и вскоре по чистейшим водам Котуя поплыли клочья грязно-чёрных волосьев. Остальные ребята смотрели на наши занятия довольно равнодушно и никаких эмоций не проявляли.

Сегодня у нас незабываемое событие — настроил свой спиннинг Степаныч, и начал, как он выразился, промышленный лов рыбы. Лицо его было перекошено радостью. Для экипажа это означает, что потенциальная опасность значительно увеличилась.

Если стрельба с движущегося катамарана занятие довольно трудное, то броски спиннинговой блесны — это настоящее искусство.

Для тренировки наш рыболов делает первые два броска, которыми ему удаётся послать блесну не далее пяти метров. Затем он делает мощный замах и… оказывается весь опутанным крепчайшим капроном.

Мы несколько успокаиваемся. Чтобы распутать эту великолепную «бороду» ему понадобится не менее получаса. Мечтатель смеётся.- Теперь у Степаныча будет не одно, а три основных занятия: курить, бросать спиннинг и распутывать «бороды». Так что грести ему будет просто — напросто некогда…

— Да, только мы выбрались из прошлого, как тут же вляпались в настоящее,- удрученно отозвался Ряша.- Всё в нашей жизни бывает, как бывает, а не так как хочется, чтобы было. В здоровом теле здоровый эгоизм, а в больном — больной.

Пока Степаныч воевал с капроновыми узорами, мы проплыли мимо крутого берега, в котором жара вытаяла целый ряд продолговатых и довольно глубоких гротов. В них все время слышится шум от капающей воды и падения мелких комьев земли.

Мерзлота сопротивляется жаре, иначе берег в этом месте уже давно бы обвалился и рухнул в воду.

Из транзистора вещают о погоде во всей стране и даже других странах, но наш забытый богом и людьми край никого не интересует. За все дни нахождения на Котуе о погоде в Эвенкии не заговорили ни разу. А, между прочим, погода здесь стоит совсем не плохая.

Ряша, которому надоело впустую махать спиннингом, вдруг разродился четверостишьем:

Спиннинг Степаныч с собою везёт,

Больше уже он совсем не гребёт.

Первый заброс… Эх, скорей б борода…

Спокухе — забава, коллективу — беда.

Ровно в полдень Котуй вынес наши катамараны к бурному и очень короткому перекату, а в двенадцать часов десять минут Максим сделал свой решающий бросок и… его блесну схватил таймень.

Это был шестой таймень, которого подарил нам Котуй — загадочный и манящий. Он оказался самым большим и могучим из них. Длина этой рыбки была не много ни мало сто двадцать семь сантиметров, объём в «талии» или, как говорят авиаторы, мидель, — пятьдесят восемь сантиметров. Весила эта чушка килограммов двадцать, а то и поболее.

В силу своей солидности таймень вёл себя на редкость спокойно, и после пятиминутного сопротивления сдался на милость торжествующего Максима. В знак этой выдающейся победы мы решили назвать этот день Пятиминуткой Максима.

Остальные рыболовы, в особенности Командор и Ряша, сразу же как-то сникли и притихли. Стоим молча над красавцем пресных вод. Вот они гиганты Котуя, к которым мы так долго стремились. Особенно красиво смотрелись ярко оранжевые хвост и плавник, которые таймень то и дело выставлял из во¬ды, как сигнал бедствия во время неравной борьбы с Максимом. Сейчас они постепенно теряли яркость своей окраски. Могучая рыба засыпала навсегда.

Вдруг невдалеке от нас из воды вынырнула какая-то пернатая живность — не то крохаль, не то крупная утка. Увидев людей, она удивлённо крякнула и дала дёру вверх по реке.

Два поспешных выстрела вслед не дали никаких положительных результатов. Над самыми вершинами пологих лесистых сопок тихонько прошуршал гидрач. Это был первый самолёт после нашего приводнения на Дюпкуне. Очевидно, он повёз напарника, оставленному на озере, охотнику.

Немного остыв от переживаний, возникших в нас под действием рыболовного успеха Максима, мы продолжили наше путешествие.

Степаныч с завидным хлад¬нокровием продолжал делать и распутывать очередные «бороды», Мечтатель задумчиво попыхивал сигаретой и изредка перебрасывался с Ряшей пустяшными фразами.

Я, тихонько пошевеливая веслом, наблюдал, как под нами проноси¬лись камни, устилающие дно реки, да стрелой мелькали вспугиваемые хариусы.

Смотря на хрустально чистые воды Котуя, невольно думалось: это прекрасно, что есть ещё места, где существует такая вот нетронутая грязной рукой цивилизации вода, вода напитанная кислородом и естественными минеральными солями. Вода, в которую хочется без конца смотреть, которую хочется пить, не задумываясь о том, сколько и когда ты выпил её уже до этого, в которой с удовольствием живут и рыбы, и водоросли, и разные микроорганизмы.

И всё это в то время, когда ежегодный мировой сброс сточных вод составляет четыреста сорок кубических километров. При этом портится в пятнадцать раз больший объём, что превышает треть годового устойчивого стока. Ежегодно из-за нехватки воды или её загрязнения болеет более полу миллиарда людей. От болезней, вызванных загрязнённой водой, умирают пять миллионов новорождённых. В США две трети населения страны живёт в условиях загрязнённого воздуха. Свыше девяносто девяти миллионов автомашин выбрасывают там не менее шестидесяти шести миллионов тонн окиси углерода, шесть миллионов тонн азотных окислов, сто девяносто тысяч тонн газообразных соединений свинца и миллионы тонн прочих примесей. А там, где природа ещё сохранила свою первозданную чистоту, люди варварски расхищают её богатства, нисколько не задумываясь о последствиях.

Ещё в 1724 году в сво¬ём трактате «О мудрости и богатстве» И.Т. Посошин писал.- Ныне многие жалуются на рыбу, глаголя «плох-де лов стал быть рыбе». А от чего плох стал, того не вразумляют, ни того, чего много стал быть плох то, токмо от того, что молодую рыбу выловят, то нечего и большой быть…

Слишком много говорим мы и, не менее много, пишем о переделывании природы для её улучшения, о защите ее от загрязнений, но много меньше делаем…

Энгельс писал.- Не будем, однако, слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую такую победу она нам мстит. Каждая из этих побед имеет, правда, в первую очередь те последствия, на которые мы рассчитываем, но во вторую и третью очередь — совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых. Людям, которые в Месопота¬мии, Греции, Малой Азии и в других местах выкорчёвывали леса, чтобы таким образом получить пахотные земли, и не снилось, что они этим самым положили начало нынешнему запустению этих стран, лишив их вместе с лесами, центров скопления и сохранения влаги… На каждом шагу факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не властвуем над природой так, как завоеватель властвует над чужим народом, не властвуем над ней так, как кто-либо нахо¬дящийся вне природы — что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом принадлежим ей и находимся внутри её, что всё наше господство над ней состоит в том, что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать её законы и правильно их применять…

От размышлений меня отвлёк громкий крик Ряши.- Спокуха, смотри, твоё ружьё гулять отправилось.

Действительно, над катамаранов виднелся лишь небольшой кусочек приклада, а большая часть ружья ушла под воду. Нашему Степанычу невероятно повезло, попадись на пути движения выступающий камень и всё — не увидел бы он больше своего оружия. Тогда прости-прощай все ожидающие нас впереди крохали, гуси и дикие олени.

Внезапно откуда-то из глубин небесных просторов налетела на нас мохнатая хмурая туча и окропила мелким и редким, но очень холодным дождиком. Она же принесла с собой и сильный встречный ветер. Сразу же исчезли все прелести свободного сплава, и наступили минуты интенсивной работы веслами, когда каждый гребок это борьба за метры и даже сантиметры проходимого расстояния.

Котуй сузился, берега с обеих его сторон круто полезли вверх. Среди зелени тайги появились даже каменные нагромождения скал. Создавалось впечатление, что мы вплываем в каньон.

Но это впечатление оказалось обманчивым, и после прохождения двух коротких, но очень бурных перекатов, мы снова поплыли по привычному руслу реки.

Туча куда-то унеслась, и снова засветило жаркое полярное солнце. Под его горячими лучами у нас разыгрался аппетит, и мы потребовали у дежурных остановка на пережор.

Дежурные занялись костром, а остальные,схватив спунинги, наперегонки бросились обратно к перекатам, чтобы вновь попытать рыбацкое счастье.

Ряша на этот раз решил идти своим путём и, забрав кораблик, проследо¬вал вниз по течению, где вдоль пологой косы плавно струилась быстрина. Решение его оказалось на редкость удачным, и первая же проводка принес¬ла пяток отличных чёрноспиных хариусов.

Хариус брал часто, уверенно и вскоре у Ряши на камнях билось десятка два рыбин.

Подойдя к увлёкшему¬ся этой шикарной рыбалкой Ряше, говорю ему.- Слушай, браконьер рыбьего царства, по-моему, пора бы и остановиться. Смотри, сколько натаскал, скоро складывать некуда будет. Передохни, у нас впереди ещё вон почти половина пути, успеешь, наловишься.

— Сам ты браконьер. Я просто жалкий любитель самоучка. Меня и так Мечта¬тель каждый день пилит, что мало ловим, и ему никак не удаётся вдоволь рыбки откушать. А что касается браконьеров, то вот раньше были среди них рекордсмены! Помню, где-то читал, что принц Август Саксон Кабургский, чьи охотничьи владения находились в Верхней Штирии, убил более трёх тысяч четырехсот серн. Некий Абрахам Кип, промышлявший у берегов Северной Америки, истребил более миллиона тюленей. Уильям Кодди в семидесятых годах прошлого столетия ежегодно уничтожал по четыре тысячи бизонов.

— Ладно, хватит воспоминаний. Твой Абрахам был просто хам и редиска, не будем уподобляться ему и всем остальным «рекордсменам». Пойдем, лучше чаёк попьём.

Свернув кораблик и подобрав наловленную рыбу, мы направились к катама¬ранам. Идя по берегу Котуя, мы тихонько переговаривались и не переста¬вали любоваться его неповторимыми водами.

Что за прелесть быстрые воды! Они бегут и бегут, переменчивые, обновлённые, и даже вихрастые бурунчики, что крутятся возле выступающих над поверхностью камней, в каждую секунду меняют свой облик: то серебрятся пузырями, то сыплют радужными иск¬рами, то уходят острыми конусами в прозрачную глубину. И кажется, что вслед водам бежит, кружится и всё окружающее: деревья, берега, мы сами.

Костёр весело потрескивал, вода в ведре начинала пузыриться и закипать. Завхоз сегодня был на редкость щедр, и предложил коллективу на пережор свеже-солёного хариуса, мясной паштет, галеты и даже по четыре конфетины на брата.

Эта щедрость, разбавленная аппетитно пахнувшим свежим чайком, так подняла наше настроение, что трапеза продолжалась минут на двадцать дольше обычного.

Всем было весело и непринуждённо. Кроме всего прочего, Командора ожидал приятный сюрприз: он вновь стал обладателем утерянного ранее топора.

Отогретые богатой трапезой наши души совсем оттаяли и, пока Командор бегал в ближайшие кустики, мы ус¬пели подложить топор к Челябинцам в катамаран, упрятав его под пойман¬ного Максимом здоровяка тайменя.

Мы медленно плыли по длинному и глубокому плёсу, дно которого устилали крупные коричневатые камни. Степаныч, как всегда, находился в полу понятной дремоте.

Мы с Ряшей забавлялись каким-то пустячным разговором, а Мечтатель лениво швырял блесну по ходу движения нашего катамарана. Челябинцы на своём судне также предавались праздному безделью.

Вдруг в тишине тайги раздался треск, это заработал тормоз катушки на спиннинге Мечтателя. Конец удилища согнулся дугой и упруго колебался. Таймень?! Да, это был действительно таймень, и хлопот он задал нам немалых!

Рыбина ходила вокруг катамарана большими пологими кругами, и Мечтателю приходилось всё время следить за лесой, которая словно натянутая струна звенела над наши ми головами.

Чтобы увековечить эту борьбу, я хватаюсь за кинокамеру, а Ряша взял в руки мелкашку, так как без неё с большой рыбиной на воде справиться очень трудно.

Таймень то резко уходил в глубину, то, наоборот, поднимался к самой поверхности, и тогда из воды малиновым флажком появлялся его плавник.

Мечтатель медленно подводил его всё ближе и ближе к борту. Внезапно, очевидно, чего-то испугавшись, таймень резко разогнался и сделал вертикальную свечку, почти на метр, выпрыгнув из воды.

Это был великолепный экземпляр, и мы только испуганно охнули — неужели сойдёт? Тем более что крючок у блесны был довольно мелкий.

Мечтатель покрылся мелкими капельками пота, и вытворял руками немыслимые манипуляции, отслеживая поведение рыбины.

Всё время пытаюсь поймать тайменя в видоискатель камеры, но сделать это оказывается совсем не просто.

Ряша не менее усердно водит стволом мелкашки вслед за тайменем, чтобы при первом же удобном мгновении сделать выстрел, и тем самым поставить точку в этой неравной борьбе.

Наша битва с тайменем длится минут пять. Наконец, утомившись, он всплывает совсем рядом с катамараном, и Ряша нажимает на курок…

Это был наш седьмой таймень на Котуе, и третий, пойманный нашим экипажем. Размеры пойманного тайменя были ровно один метр. Произошло это событие километрах в трёх от Верх ней Амундакты — очередного правого притока Котуя.

В тайге впереди снова видны дымы пожаров. Кое-где они подходят совсем близко к берегу, но сплошной коричневой пелены, какая была раньше, уже не видно. Природа и Котуй, очевидно, решили, что на сегодня с нас вполне довольно всяких радостей и удовольствий. Небо заволокло сплошными сине-фиолетовыми тучами, течение со всем пропало и, в довершение всего, пошел сильный, холодный дождь.

Река изогнулась громадной пологой дугой, по которой мы и продолжили свой сплав под сплошным водяным душем.

Дождь окончился только через час, успев основательно промочить всё на наших судах. Подул сильный ветер, и в течение получаса разорвал и разметал тучи по всему небу. На горизонте вновь появился сверкающий диск солнца, и его лучи расцветили облака необычайно яркими и разнообразными красками.

Великие художники древности предполагали, что всего на белом свете существует тринадцать тысяч красок, а у каждой краски — пятьдесят оттенков; таким образом, они считали, что щедрая природа дала в распоряжение человека шестьсот пятьдесят тысяч оттенков, секреты которых надо познать художнику, чтобы его полотна воплощали настоящую правду жизни.

Я не художник, но в тот момент готов был утверждать, что мы наблюдали в сот канной небесной картине все существующие краски и оттенки.

Решив, что такую красоту простои преступно не запечатлеть на кинопленку, я берусь за камеру и жму на гашетку. Увы, кончилась киноплёнка. Приходится заняться перезарядкой.

Открываю камеру и осторожно кладу её крышку рядом с собой на рюкзак, а сам начинаю устанавливать новую катушку с плёнкой.

В это время наш ловкач Спокуха, у которого ни с того, ни с сего вдруг зачесалась спина, резво завозил локтями, затем сделал грациозный разворот в мою сторону, и бедная крышка с печальным бульканьем мгновенно пошла ко дну.

Я в ужасе взревел на всю тайгу.- Ребята, стойте! Спокуха у меня деталь утопил.

От неожиданности Ряша чуть не сверзился с борта, а Степаныч лишь молча разевал рот и пялил на меня глаза.

— Не боись, здесь не глубоко, метра полтора всего, а я видел, где она упала,- спокойно заявил Мечтатель.

— Если упала не боком, то мы её быстренько обнаружим. Вот только как доставать будем?

Резво отгребаем назад вверх по течению, внимательно всматриваясь в дно реки. Счастье сегодня во всём на нашей стороне — сквозь метровый слой прозрачной воды хорошо просматривается наша утопленница.

В операции по спасе¬нию киноаппаратуры приняли участие я, Мечтатель и Ряша, а виновник «торжества» Степаныч лишь хромал по берегу, и выдавал нам мудрые руководящие указания.

Сначала мы пытались зацепить крышку спиннинговой блесной, но после пятиминутных усилий убедились в безуспешности этого метода. Тогда мы с Мечтателем слезли на берег, и с помощью двух чалок вывели катамаран точно в то место, где находилась крышка, а Ряша с помощью весла начал выделывать сложнейшие манипуляции по её извлечению из воды.

Несколько раз ему удавалось поддеть крышку веслом, но у самой поверхности воды она снова соскальзывала и падала на дно. Наконец, Ряша все-таки умудрился подцепить её на лопасть, и вытянуть из воды.

От такой ювелирной работы он взмок больше чем от только что закончившегося дождя, и теперь смотрел на Степаныча, как удав на кролика.

Камера, а с ней и будущий кинофильм, были спасены. Однако когда я попробовал ей снимать, камера почему-то отказалась работать. Мечтатель, Ряша и я по очереди пытались отыскать причину отказа, но без успешно. Аппарат не работал. Грейфер отказывался цеплять плёнку и жужжал на холостых оборотах. Расстроенные, мы оставили камеру в покое, и налегли на вёсла.

Наш второй экипаж за это время уплыл далеко вперёд и совершенно скрылся из виду. Только через полчаса мы подплыли к пологому берегу, где нас ожидали Челябинцы. Они обеспокоено начали расспрашивать нас о случившемся.

За то время, пока мы занимались ловлей детали к камере, Командор успел выловить ещё одного таймешонка, килограмма на три-четыре. Такой богатый улов означал, что сегодня на ужин просто необходимо готовить уху из тайменных голов.

Небо совершенно прояснилось, и всё указывало за то, что на сегодня дождя больше не предвиделось.

Ряша ушёл со своим корабликом в устье Амундакты. Вечерний клёв хариуса был просто бешенным. Не успевали мы выводить кораблик по струе на полную лесу, как на его крючках уже болтались по три-четыре крупных рыбины. Поэтому большую часть ловли мы занимались снятием хариусов с крючков и выведением кораблика на струю.

За каких нибудь пятнадцать минут мы стали обладателями тридцати пяти великолепных экземпляров. Однако в лагерь мы принесли всего тридцать две рыбки, так как трёх у нас сумели буквально из-под носа стащить чайки, которых на Котуе в последние два дня встречается довольно много.

Когда мы вернулись в лагерь, ребята занимались подготовкой тайменей к засолке: потрошили, чистили. Дежурные тем временем готовили ужин, в состав которого основным блюдом входила тайменья уха.

Сидеть около костра было просто невыносимо. Из ведра лились такие ароматы, что описать их просто невозможно. Ни в одной ухе, сваренной в городе, не увидите вы таких янтарных капелек жира, булькающих в нежно-розовых изогнутых кольцом боковинах под струями горьковатого лиственничного дыма, не вдохнёте головокружительного аппетитного благоухания острой тайменей ухи.

Самое изысканное кушанье в ней это тайменьи головы. Едят в них всё — губы, кожу, хрящи, мозги. Однако особенно непревзойдённым лакомством в них считаются глаза, вернее, глазное обрамление.

Пока на костре готовились все эти прелести, на реку начал опускаться туман. Сначала он покрывал отдельные части русла и берега, а затем повис над нами и тайгой сплошным, непрозрачным молочного цвета покрывалом. В десяти метрах от костра невозможно было различить ни одного предмета.

Воздух загустел, словно сгущёнка в банке, в пространстве были взвешены мельчайшие водяные частицы.

Дым от костра растекался по туману серо-коричневой лентой, уползающей куда-то в сторону невидимой сейчас реки. Было очень тепло, но, к счастью, полностью куда-то пропали все комары и мошка.

Наглотавшись обворожительных запахов, мы буквально постанывали от нетерпения пока дежурные, Максим и Уралочка, разливали уху по мискам. Затем в природе минут на пятнадцать буквально повисла идеальная тишина — шла работа с ложками и мисками. Только изредка кто-нибудь повизгивал, не сдержав вырываю¬щегося наружу удовольствия.

Уха была настолько сытной, что от второго — гречневой каши отказались все, даже Мечтатель. Зато чаёк пользовался большим спросом, и, в конце концов, ведро с ним оказалось пустым.

Облизывая ложку, Лёха подвёл итоги только что завершившейся процедуре.- Ёрики — маморики. Обалдайс, а не уха.

Наш Степаныч ста¬новится опасным не только на воде, но и на суше. Вставая из-за стола, он умудрился зацепить какой-то деталью своего тела за приемник, и тот сва¬лился на землю совсем рядом с огнём, жалобно мяукнув какой-то очередной музыкальной фразой, к счастью без последствий для его схемы.

Лежим у костра разомлевшие от вкусной еды. Двигаться не хочется, говорить тоже.

Общение людей друг с другом в коллективе, вне зависимости от того большой он или маленький, происходит путём разговорных диалогов. Без разговора люди перестают интересовать друг друга, так как нарушается та духовная связь, которая и отличает человека от всех других живых существ на земле.

Говорят люди обо всём: важном и пустяковом, радостях и горестях, шутят и ехидничают, злят друг друга и успокаивают. Однако здесь, в тайге, на первозданной природе не меньше разговоров людей сближает и молчание.

Оно не только не разделяет коллектив, а, наоборот, делает его более монолитным и крепким. Владеть умением молчать не менее сложно, чем научиться вести задушевную беседу. Я даже где-то слышал выражение: Смотри, как красиво молчит! Или ещё одно: Иногда так хочется помолчать, но не с кем.

Сейчас все мы лежали вокруг мирно потрескивающего костра и красиво молчали.

Воздух был совершенно неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Туман стал ещё плотнее и осязаемее. В ночном тумане есть что-то властное, непокорное. Ночной туман не жмётся робко к земле, как бывает утром, а нависает над всем, что на ней находится, плотным густым пологом. Зёрна влаги касаются кожи, лицо сыреет. А возле костра жарко, светло, дым поднимается вверх вместе с дождём красноватых искр.

Сгущая темноту до плотности, почти осязаемой, пламя костра выхватывает из ночи светлые стволы деревьев, взъерошенные, неподвижно нависающие над головой ветви, выступающие в отдалении кусты.

Но вот языки огня сникают, сокращаются, как бы уходят в себя, чтобы снова рыться среди раскалённых светящихся веток, лизать обрубки деревьев, снова набираться силы для борьбы с мраком.

Сведенный с неба огонь, похищенный кусок солнца… Чудо, живущее рядом с человеком, спутник его в долгих скитаниях по земле. Тянутся сквозь тьму на огонёк люди, веря, что там, где огонь, там и жизнь; сбиваются плотнее вокруг костра, и вот уже не страшен им беззвёздный мрак, холод пустынь и завтрашний день, потому что вместе с теплом в сердце вливаются новые силы и гонят прочь мысли об одиночестве.

Вволю на¬молчавшись, мы начали потихоньку приходить в себя после еды. Дежурные скрылись в тумане и забренчали на берегу мисками.

Ряша начал уговаривать Максима идти ловить тайменя на «мыша», но тот отказался.

Степаныч долго рылся в куче обглоданных костей и, наконец, выволок оттуда тайменью челюсть. Долго её рассматривал в отблесках огня, а затем заявил.- Посмотрите, какая прелестная вещица. Обязательно возьму с собой в Москву и поставлю на серванте…

Ряша тут же отреагировал.- У каждой пташки — свои замашки, у каждой рыбы — свои загибы!

Степаныч обиженно засопел и бросил челюсть в костёр.

— Зачем же вещь сгубил,- спросил у него Командор.

Ответа ему не последовало.

— Ребятишки, пора бай-бай. Завтра решающий бросок до Воеволихана. Последний денёк потечём на юг, а там назад к северу.

Синий полумрак таял и бледнел. Через заслоны лиственниц пробились первые солнечные лучи, и всё вокруг: и стволы, и кусты, и палатки, и пар над белой пеной мелких бурунов вначале переката, вокруг плоско выступающих камней,- окрасили нежным лиловым светом. Недаром французы «рано утром» называют коротеньким словечком «бонёр», то есть «прекрасный час».

Вчерашнего дождя, как не бывало. Весело посвистывали, носясь в воздухе, су¬етливые комарики.

Дежурным делать сегодня практически нечего, так как они предлагают на завтрак вчерашнюю кашу и кофе.

Хрустя сухариком Степаныч обращается к Мечтателю.- Хочешь анекдот расскажу?

— Расскажи,- вместо Мечтателя отвечает ему Максим.

— Слушай. Пошел Иван-царевич во французский ресторан. Принесли ему лягушку. Ударилась лягушка оземь и превратилась в прекрасную девицу. Бил-бил Иван-царевич девицу об пол — не превращается она обратно в лягушку. Пришлось есть так…

— Не смешно,- говорит Максим.

— Чукча получил новую квартиру и показывает гостям. Первая комната: Здесь

У меня тундра. Вторая комната: Здесь у меня тоже тундра. Третья комната: Здесь, однако, снова тундра. Кухня: Здесь у меня ещё тундра. Туалет: Здесь мой чум. Его спрашивают.- А куда же ты в туалет ходишь? В тундру.

— Ну, что? Тоже не интересно? Тогда слушай ещё. Чукча и два жулика долго едут с севера в купе. Скучно. Жулики посовещались и говорят.- Чукча, а чукча, давай в нарды на деньги играть?

— Hе-ет, знаю я вас, вы меня в свои игры обжулите!

— Hу давай играть в какую-нибудь вашу чукотскую игру.

— Ладно. Играем в чомбу.

Поставили на кон. Сдали. Только жулики взяли карты, чукча кричит:

— Чомба!!! — и сгребает себе деньги. Жулики спрашивают:

— А в чем смысл-то?

— А кто первый скажет — тот и выиграл!

Сдали второй раз — жулики карты похватали и орут «Чомба!!!!!». Чукча спокойно берет свои карты, смотрит, сгребает деньги и говорит.- — Козырная чомба!

Ряша купается в спокой¬ных водах Котуя и кряхтит при этом, как старый крохаль.

Давненько ни у кого из нас не было люмбаги. Пора бы ей и проявиться в чьём-нибудь орга¬низме.

Ни к селу ни к городу почему-то вспоминаю, что существует такая раз новидность слюды, которую называют весьма интригующе — вермикулит.

Подкрадываюсь к вылезшему на берег Ряше и легонько провожу пальцами по его голым рёбрам. Я знаю, что он терпеть не может щекотки.

Эффект невероятный: Ряша подпрыгивает и визжит, как молодой недорезанный поросёнок, а потом начинает орать на меня на всю просыпающуюся тайгу.- Не трожь меня за боки! Ишь, нашел себе развлечение. Вон в Штатах по закону даже девушек щекотать запрещается!

— Нужны мне твои боки, я так — ради интереса…

— Подошедший к нам Усач интересуется.- Слушай, «девушка», а это, правда, что такой закон имеется?

— Имеется, мальчёночка, имеется. В городе Нортон, штат Вирджиния. Там и не такие законы есть. Вот, например, в Лос Анжелесе до сих пор запрещено стрелять зайцев из окна трамвая, привязывать крокодилов к водопроводным колонкам, купать младенцев в одной ванне, а в штате Миннесота запрещено вешать мужское и женское бельё на один гвоздь. Так что смотри дружочек, не вздумай повесить свои грязные портки на один сучок с Уралочкиными трусиками, а то тебя Командор линчует…

После этой ярчайшей Ряшиной тирады Усач предпочитает побыстрее смыться.

Ещё немного побурчав и натянув штаны, Ряша бежит греться к костру, где он собирается поджарить на завтрак тайменьи потрошки. Трудясь над противнем, он попутно рассказывает нам великолепный фантастический сон, который привиделся ему сегодня ночью после принятия тайменей ухи.

Первый сон Ряши на Котуе.

Приснился мне, братцы, не сон даже, а удивительный ковбойский фильм. И было в нём вот что. По ранчо металась Сидорова коза Ностра. Боб 0 Хламон тоже кипел, и в гневе был страшен. Его сильные, небритые руки рвали подковы. Он порол воздух вожжами, сплетёнными из миллиметровой жилки, и говорил нехорошие слова. Таким злым его видели совсем редко. Один раз, когда стадо бизонов плясало на нём кукараччу; второй раз, когда дикий олене мустанг Сева сбросил его в ущелье Чёртова Морщина, и вот се¬годня…

Мало того, что этот прохвост Педро Кровавая Губа удрал с рабо¬ты, не сдав обходного листа, мало того, что он прихватил с собой сейф с набором блёсен Норич и Канада — прерия видала фокусы и похлеще,- мало того, что он увёл с собой куда-то на Юг красавицу лаборантку Мери, бог с ними — это по-ковбойски. Но Педро слишком много знал. Знал то, чего не знал сам Боб, а очень хотел бы знать.

Педро удрал, так и не поделившись с патроном своей тайной, и даже не пожав на прощание Бобу небритую руку. А это уже, пардон, не влазило ни в какие ворота…

Мери тоже хороша штучка! Могла бы быть и поумнее. В свои неполные двадцать шесть лет Мери уже в совершенстве знала и сносно владела четырьмя действиями арифметики, что прекрасно помогало ей в мытье лабораторной посуды на соседнем ранчо, где она работала на полставки. В свободное время она также играла в любительском оркестре партию литавр, и маэстро, строгий мосье Дюррак, был ей доволен.

Боб быстро прикинул — мы накроем беглецов у каньона Мороженый Хек, и ещё успеем в салун Кэт, как раз, когда там начнутся торги.

Он поднял руку и сказал ожидающим его ковбоям своё слово.- Ромашки спрятались, лютики поникли.

— Ну, Педра, погоди!- закончил он своё «многословное выступление,

и дюжина лучших ковбоев вскочила в сёдла.

0 Хламону подвели любимого жеребца Дон Жуана, помесь зебры с лошадью Пржевальского. У невысокого холма, который местные индейцы называли Магуча Куча, преследователи наткнулись на полуразвалишееся бунгало из стали, стекла и бетона. У ворот бунгало грустно спала собака.

— Уйди, ссссобака!- твердо сказал Боб, и кинул ей взятый с собой про запас лангет из медвежатины.

Она съела этот кусок мяса, но не проснулась. Боб тут же её убил и закопал, хотя ждали неотложные дела.

— Клянусь джинсами святого Марика, они здесь!- крикнул Боб и ударил себя в грудь. По прерии прокатилось гулкое эхо.

— Ковбои ворвались в бунгало. На стене с обвалившейся метлахской плиткой висел портрет красотки суперстар Соль Ами. Дон Жуан не выдержал ее улыбки и встал на дыбы.

Было душно. Топили. В углу к стояку центрального отопления за одну руку привязан старик-индеец. Другой рукой он играл на контрабасе любимое танго аргентинских гаучо «Зачем вы, девочки, красивых любите, а?».

Никто не знал, кто он по образованию и сколько лет осталось ему петь до пенсии. Но зато все знали, что где-то у него есть «Верная», и такая же волосатая, как у Боба, Рука. Поэтому его терпели.

Пел он долго и плохо. Было грустно, хотелось рыдать, и все стали подпевать старику, потому, что ковбой не плачет, ковбой поёт. Каждый пел, сцепив немытые после дневной работы руки у себя на груди, думая о чём-то своём, близком, сугубо личном… Радикулите, тринадцатой зарплате, ловле тайменей, отпуске…

Из прерии пахнуло супом Южным из пакетов. Где-то варили аргоном.

— Ну, старый койот! Где пташки?- Боб 0`Хламон вскинул свой кольт двенадцатого калибра, заряженный из-за важности событий специальными экспансивными пулями.

Старик оскалил в улыбке свои изъеденные цингой клыки, начищенные до блеска пастой «Поморин», и, взяв последний аккорд, спокойно произнёс сквозь опущенные мохнатые ресницы.- Ша! Старые аксакалы говорят: когда две птахи летят рядом, значит вместе им хорошо. И пущай летят! Больше ты от меня ничего не выцыганишь, бледнолицый мой братишка!

— Старая кепка! Земеля! Сын змеи и шакала! Ты до слез растрогал моё сердце. Будь, по-твоему!- Боб уронил скупую мужскую слезу на лысину задрожавшего Дон Жуана, и разрядил свой кольт сразу из двух стволов в люстру.

— Темнело. Ковбои развернули коней и понеслись к станции, где в ста

ром подвальчике у вокзала хохотушка Кэт по кличке «Али баба, али сорок разбойников держала пивной салун, и потихоньку подторговывала жареными рыбьими потрошками и несвежим «Хе».

Кэт хлопотала за стойкой, а её компаньон колдовал на кухне, делая воблу из ратанов. Торговля бурлила, и фирма процветала.

Полусухое лилось полу разбавленным.

Пиво разносила по салуну орава девочек с голубыми глазами. Но Бобу 0`Хламону и его людям Кэт подавала сама, и спиртное разводила только дисцилированной водой. Первая любовь не забы¬вается!

Много воды утекло в пивные кружки, пока старик-индеец

отвязался от стояка и, перебросив фазу на ноль, включил люстру.

Из контрабаса вылез усталый Педро Кровавая Губа, и помог выбраться дрожащей от какого-то нетерпения Мери. Кримпленовая штормовка из импортной ткани местного пошива, какие носили в ту пору на Диком Западе, ловко сидела на его ладной фигуре.

— Опять меня кто-то нюхал, даже в этом проклятом контрабасе,- жалобно простонал Педро.

Мери положила ему на плечи свои сильные тонкие руки, и заглянула в его голубые глаза глубокого залегания. В этих глазах сейчас горели гнев и страдание.- Не печалься, Педро, в жизни бывает и не такое. Сейчас я приготовлю тебе ужин. Только посуду ты будешь мыть сам.

После этой преамбулы она ушла на кухню разводить костёр.

Кровавая Губа устало сидел у окна и смотрел в звёздное ночное небо. Изредка он принимался считать себе пульс. Когда он досчитал до шестой тысячи, на его плечо легла тяжёлая мужская рука.- Сдавайся, Педра! Сопротивление бесполезно, вы окружены!- Боб О`Хламон стоял рядом, и крутил на пальце свой длинный вороной ус. Во всех щелях

торчали Смиты и Вессоны…

Медленно, на глубоком вдохе, поднял Педро свои бледные артистические руки.- Ладно, старина, сегодня твоя взяла. Пиши! Тройники пятый номер продают¬ся на птичьем рынке старым бродягой в соломенной шляпе только по последним субботам каждого месяца.

А где я беру блёсны жёлтого цвета, я тебе всё равно не скажу!

Ряша обвёл нас всех задумчивым взглядом и закончил.- Вот такая картинка приснилась мне сегодня ночью. Ну, как, подходяще?

Минут десять мы сидели совершенно ошарашенные, а затем Мечтатель произнёс.- Переел ты, дружочек, с вечера. А в таких случаях перед сном кое-куда бегать не мешает. Что же касается всевозможных толкований, то этот сон, пожалуй, к дневке и очередной бане. Вообще-то, по научному, сновидения это комплекс мыслей, мгновенно возникающих под влиянием того внешнего обстоятельства, от которого мы просыпаемся. Так что, не иначе, спал ты сегодня, на чем нибудь жестком и колючем…

И тут Ряша нам признался, что когда мы все заснули, он всё-таки не выдер¬жал и отправился «мышарить». Причём, в это время через туман удалось пробиться луне, и была она удивительного, необычного цвета, в котором сочета¬лись жёлтые, красные и даже зелёные тона. Это придавало окружающему миру какую-то особенную зловещесть.

Казалось, что из тайги вот-вот появится злой дух Ямбуя, и схватит тебя за что-нибудь жизненно важное. А кругом буквально звенела тишина, и из струящегося по воде тумана прямо под ноги Ряше выпрыгивали на отмель круги от гуляющей рыбы. Рыба смотрела на подбрасываемого ей мыша спокойно и насмешливо, не делая даже малейших попыток его попробовать.

— Ну, знаешь, после таких ночных похождений, и не такое приснится. Спать надо ложиться вовремя, а не злой дух Ямбуя караулить!

За разговорами мы совершенно не заметили, как поджарились потрошки. Только тогда, когда Максим, как дежурный, начал обносить всех этим изысканным лакомством, наши мозги переключились с Ряшиных историй на восприятие материального мира.

Потрошки были обворожительны, но особенно вкусна была тайменья икра. К великому сожаленью и того, и другого было очень мало: всего по ложке на брата.

Солнце грело немилосердно, и коллектив постепенно начал раздеваться.

Вскоре мы все гордо щеголяли, как на курорте, в одних плавках. К счастью, комаров и мошки почти не было, и мы наслаждались ультрафиолетом без всяких ограничений.

Разбирая шмотки, я натолкнулся на несчастную кинокамеру. Решаю в последний раз взглянуть на неё, а затем упаковать до конца похода. И вдруг… О радость! Обнаруживаю, что у неё просто-напросто отключился грейфер. Очевидно, в суете, я каким-то образом случайно перевёл переключатель на холостой ход.

Перевожу его в нужное положение, и камера бойко застрекотала. Будет всё-таки фильм о Котуе — загадочном и манящем.

Сон Ряши, как говорят в народе, оказался «в руку». Сразу же после завтрака он вооружился спиннингом и направился к устью Амундакты.

Первые два запроса оказываются на редкость удачными, и приносят нашему рыболову сразу двух тайменей.

Однако все последующие проходят в холостую. То ли в этом месте больше не осталось ни одной рыбки, то ли остальные обитатели подводного царства, увидев участь постигшую их собратьев, решили больше не играть с судьбой, и благоразумно уплыли подальше от этих блестящих и коварных железок.

Ряша вернулся к нам довольный и торжествующий. Он тут же полез в рюкзак за рулеткой, и принялся измерять свой улов. Один из тайменей имел длину в 94 сантиметра, а второй — около 70.

Мечтатель тут же высказал свои сомнения насчёт правильности проведенных замеров.- Конечно, как у своих таймешат, так от конца замеряет, а у моих, так от выемки. Сантиметров на пять меня надул…

Обещаем ему в дальнейшем строже следить за измерениями, и больше не допускать такой вопиющей «не¬справедливости». После чего он успокаивается, и лишь изредка продолжает бурчать себе под нос.- Я говорил, что Котуй — речушка рыбная. Не даром она влекла меня к себе столько лет.

Мы деликатно помалкиваем — нельзя лишать человека его маленьких радостей, тем более, что на сегодняшний день мы, как ни как уже поймали девять штук тайменей, а это совсем не плохо.

Если так пойдёт и дальне, то на обратном пути груза у нас будет не меньше, а больше того, что мы привезли с собой.

Общими усилиями в десяток минут разделываем и засаливаем пойманных тайменей.

Через час после отплытия я решил вновь испытать своё рыбацкое счастье и взялся за спиннинг. Первые два десятка забросов не дают никакого результата. Только иногда особенно любопытные хариусы подплывают совсем вплотную к борту катамарана, следуя за поблёскивающей на солнце блесной, но, увидев каких-то совершенно непонятных чудищ в оранжевых спас жилетах, они резво кидаются наутёк, блеснув на прощание изумрудной чешуёй.

Продолжаю будоражить воды Котуя. Сзади меня посвистывают спиннингами Ряша и Мечтатель. Котуй как будто вымер. Не слышно было даже писка ставших привычными комаров.

Вдруг, после очередного заброса, когда я подвёл блесну почти к самому борту, из прозрачней глубины к ней медленно и даже лениво всплыл показав¬шийся мне огромным таймень.

Он подошел к блесне сбоку, разинул свою зубастую пасть, забрал в неё ярко блестевшую на солнце белую железку и, сомкнув челюсти, так же лениво ушёл обратно в глубину.

Есть! Сидит! Оцепенение от только что увиденного охватило не только меня, но и Ряшу, который лишь секунд через десять смог едва выдавить из себя.- Тттаа…щии, аккурааатненько, а то сойдёт…

Сам он схватил лежащую перед ним мелкашку и изготовился к стрельбе.

Начинаю потихоньку работать катушкой и натягивать лесу. 0диако, тайменя такая ситуация совсем не устраивала.

Он с разгона вылетел из воды, резко ударил по поверхности своим прекрасным оранжевым хвостом, мотнул лобастой головой и, открыв пасть, выплюнул блесну.

Разошлись по воде последние круги, и гордый житель сибирских рек исчез для нас навсегда. Взяв блесну в руки, я понял причину только что происшедшего — подвёл стандартный, маломерный и непрочный тройник, у которого надломился одни из крючков. Да, выпускаемые нашей промышленностью блёсны явно не годились для ловли гигантов Котуя.

Ушедший таймень так разжёг рыбацкие страсти, что оба наши экипажа наперегонки припустили к берегу и, схватив спиннинги наперевес, бросились к воде с воплями.- Эй, ты недоблеснённый, сдавайся по доброй воле, иначе всё равно вытащим!

Котуй буквально вскипел от падающих в него блесён. Даже Спокуха не вытерпел и запустил в воздух свою блесну, которая тут же принесла ему очередное занятие по распутыванию образовавшейся бороды.

Но недоблеснённый, наученный горьким опытом, забился в какую-то глубокую ямку, и совсем не собирался повторять свои рискованные эксперименты.

Река в виде компенсации выдала нам лишь одного синеспиного хариуса, севшего именно на мой спиннинг.

Окончательно потеряв всякую надежду выловить ловкого беглеца, мы свернули спиннинги, уселись на свои галоши, и отчалили.

На горизонте весело и лихо погромыхивала гроза.

На одном из очередных перекатов оживлённо застрекотал своим спиннингом Мечтатель. Таймень?

В восемь глаз мы уставились в воду, пытаясь разобрать, кто же уселся в этот раз на блесну.

Переплетающиеся струи течения и пузырьки воздуха, поднимающиеся со дна, не позволяли разглядеть схватившую блесну рыбу, которая сильно тянула, и рвала лесу.

Мечтатель медленно сантиметр за сантиметром сматывал лесу на катушку и, наконец, извлёк из воды большого хариуса!

Наш завхоз умудрился зацепить его блесной точно под спинной плавник, и бедная рыба волочилась в воде туловищем поперёк, создавая впечатление того, что на крючке сидит настоящий гигант.

По словам Мечтателя даже таймень не оказывал ему такого сопротивления. По единодушному решению всего экипажа за стойкость и упорство хариус был отпущен на волю.

Очередного, десятого в этом сезоне, таймешонка поймал в четырнадцать часов наш уловистый Ряша.

Этот малёк весил килограмма три-четыре, но брыкался и прыгал на спиннинге он не хуже взрослого. Во время этой пляски я даже пострадал.

Уже на катамаране, когда у него пытались извлечь из пасти блесну, таймешонок напоследок так взбрыкнул, что блесна вылетела у него из пасти пулей, и одно из жал тройника впилось мне в палец правой руки.

После этого «успеха» Ряши мы единогласно заявили, что он ради обеспечения себе первенства в ловле тайменей не брезгует ничем, и сознательно ловит даже таких малышей, что порядочному спиннингуэйтору совсем не к лицу.

Ряша пытался категорически отрицать такое обвинение, заявляя, что это получается у него совершенно случайно, а не корысти ради, но припёртый к стенке замолчал, и даже на время оставил свои упражнения со спиннингом.

Издалека, откуда доносились весёлые раскаты грома, словно с горки скатилась узкая и вытянутая фиолетово-сизая тучка, и вылила на нас целый ушат холодного дождя. Молниеносно сделав своё дело, она тут же унеслась за ближайшую пологую сопочку.

Через пять минут ничто в природе не напоминало о её лихом кавалерийском наскоке — так же грело жаркое солнышко, и тихонько дул довольно тёплый юго-западный ветерок. Только на самой границе земли и неба продолжало изредка погромыхивать, и собирались в небольшие группки опасные соратницы нашей проказницы.

На выходе из очередного переката меня поджидала неприятность. Перекат был довольно быстрый, река в этом месте делала несколько крутых корот¬ких виражей, и следить за тем, что находится впереди, было невозможно.

Когда наш катамаран лихо выскользнул из-за поворота, метрах в двадцати по ходу из-под берега бросилось наутёк семейство крохалей. Мгновенно схватив мелкашку и, вскинув её к плечу, я, вдруг, услышал отчётливое «буль..буль.буль».

Интуитивно нажимаю курок, выстрела не последовало. Передергиваю затвор, и тут же обнаруживаю, что «буль-буль» сделала обойма от моего ружья.

Сообщаю об этом событии своим друзьям. В ответ наблюдательный Ряша сообщает, что он всё видел, и даже запомнил место, где упала обойма.

Решаем пристать к берегу и попытаться найти и вернуть на место «беглянку», тем более что уже пора было устраивать пережор.

Я, натянув повыше ботфорты сапог, брожу вдоль берега и пытаюсь обнаружить обойму. Однако в этом месте оказывается довольно глубоко, и все мои попытки остаются безрезультатными, если не считать воды, набравшейся в сапоги. Убеждаюсь, что искать такую мелочь в быстронесущихся ведах Котуя почти бесполезно.

Грустный возвратился я к ребятам, которые блаженствовали на мягкой зелёной траке, растущей на пологом бугре. У кост¬ра собрался весь коллектив за исключением Ряши и Командора, которые про¬должают борьбу за первенство в ловле тайменей, и по этой причине умчались куда-то за поворот реки, где раздавался шум переката.

Вернулись они минут через тридцать, когда мы уже кончали полдничать, попивая ароматный и крепкий чаёк. Ряша пришёл грустный, и тут же принялся за еду, а Командор, наобо¬рот, весь излучал вокруг себя радость и веселье, так как оказался облада¬телем двух таймешат весом килограмма по два каждый. Благодаря ним он су¬мел догнать Ряшу по количеству пойманных рыбин, и теперь откровенно торжествовал.

Напившись чая, Ряша несколько отошёл от своих огорчений и стал вы¬яснять у меня, нашел ли я обойму. Услышав мой отрицательный ответ, он уверенно заявил.- В любом деле надобно умение и сноровка. Не умеешь — не берись! Сейчас найдем…

Он подтянул повыше сапоги и, насвистывая, направился к берегу. Вошел в воду, огляделся, засучил рукав рубашки по самое плечо, сунул в воду руку и… Вытащил оттуда обойму.

Всё это было сделано так быстро, что мы не успели даже удивиться.

Ряша вернулся к костру, протянул мне на ладони мокрую обойму и тоном, не допускающем сомнений, заявил.- Эта операция будет стоить тебе в Москве бутылки коньяка, а здесь очередной пайки…

Я с радостью заявил ему, что отдаю не одну, а целых две пайки за такое искусство.

В ответ Ряша предлагает.- Если так, то можешь топить свою обойму через день.

Степаныч тут же присваивает ему очередной титул — Каскадёр, а Командор, чтобы не отстать от других — Чингачгук Большой Змеевик.

Я спрашиваю Сгепаныча.- Почему это он каскадер?

— Потому, что у него выше и длиннее, а у нас меньше и короче…

— Чего выше и чего короче?

— Самим суубражать надо.

На дальнейшие разъяснения Степаныч не снизошёл и умолк, вновь погрузившись в свои философские размышления. Сейчас он представлял собой классический стереотип человека, чуть ли не с колыбели всем пресытившегося, всего постигшего и решительно всего знающего. Человека, конечно же, чётко представляющего, что всё и вся в этом мире — суета сует, и всякая хрено¬вина, не заслуживающая его драгоценного внимания.

Итак, я снова стал обладателем полноценного карабина, и мог опять рассчитывать на увлека¬тельную охоту, страсть к которой сохранилась в нас со времён предков, бегавших за мамонтами и гусями босиком в меховых портах с дубинками.

Через полчаса после отплытия, где-то около семи часов вечера, наши катамараны подошли к самому крупному на нашем маршруте притоку Котуя — Воеволихану.

Судя по описанием, это должна была быть полноводная река, которая несла свои воды через тайгу и болота на протяжении долгих трёх¬сот шестидесяти километров.

Восволихан появился перед нами как-то сов¬сем незаметно. За крутой галечной косой внезапно забурлил поток метров пятнадцати в ширину и, окрасив основную струю Котуя в коричневатый цвет, растворился в его русле.

Берега в месте его впадения были сложены из круп¬ных сланцевых плит желтовато-серого цвета. Вода в этом месте имела какой-то буро-красноватый оттенок. Очевидно, где-то выше по течению Воеволихана находились болота с большим содержанием железа в почве.

Первыми пронесясь мимо места впадения, мы пристали к берегу и осмотрелись. Удобнее всего было остановиться на стоянку не на самом Котуе, а протащив катамараны вверх по течению Воеволихана метров на триста.

Оставив на катамаране только Мечтателя, который будет вёслами отталкиваться от берега, впрягаемся вдвоём о Ряшей в носовую и кормовую чалки и начинаем бурлачить.

Степаныч в это время медленно ковыляет за нами по камням. Протащив катамаран до мелкого переката, решаем, что дальше двигаться не имеет смысла, и останав¬ливаемся, чтобы дождаться второй экипаж, который где-то задерживается.

Как оказалось, наши хитромудрые друзья остановились, не доходя метров сто до устья Воеволи, и начали промышлять тайменей. Эта остановка принесла им сразу трёх отличных рыбин. Два тайменя были килограммов по девять, а один килограммов на семь.

Сегодня Котуй что-то расщедрился на рыбу — мы поймали семь тайменей. Счастливыми обладателями последних рыбин стали Максим, он поймал двух тайменей, и Командор.

Только Лёхе по-прежнему не везёт. Именно в этом уловистом месте у него вновь сошли с блесны две рыбины, кото¬рых тут же подцепили на спиннинги его друзья.

Челябинцы вошли в Воеволихан на вёслах, и долго скреблись вверх, преодолевая довольно сильное течение. Выяснив, что стоянка по правому берегу притока очень неудобная, мы решили перебраться на его левый берег.

Это оказалось возможным только путём перетягивания катамаранов через реку с помощью чалок, так как в этом месте было очень мелко.

Операцию «Переправа» с обеими катамаранами осуществили Командор и Максим. Во время неё они умудрились набрать полные сапоги воды, а Максим промок по пояс.

Остальные перебрели приток вброд, выбирая места помельче. Только Спокуха и Уралочка переехали с берега на берег, гордо восседая на нашем катамаране.

Во время переправы отсутствовал Мечтатель, который вооружившись спиннингом решил пройтись вверх по Воеволи в поисках приличных тайменных ям.

К своему огорчению никаких ям он не обнаружил, а, вернувшись обратно, не увидел на месте ни нас, ни катамаранов, которые мы успели вытащить из воды и уложить на камнях. Переходить приток вброд ему не хотелось, и он затеял с нами торговлю, чтобы мы переправили его на другой берег так же, как и Спокуху с Уралочкой.

В ответ на его просьбу требуем от него пять рублей за перевоз. Денег он платить не хочет, и предлагает рассчитаться спиртом, который находится в багажнике. На это предложение мы вполне резонно заметили, что багажник и так находится у нас, а не у него, так что граммульки мы можем взять и сами, без его согласия.

В ответ прозвучало.- Ну, погодите! Вот переберусь, тогда поговорим, что вы можете…

После этого Мечтатель лихо ринулся в ржавые воды Воеволихана.

Палатки мы установили около леса. До реки было не менее ста пятидесяти метров каменистого, почти идеально ровного, словно бы искусственно вымощенного плитами берега.

До ужина нам предстояла больная и важная работа: выгрузить из коптильни засоленного ранее хариуса, подготовить и засолить пойманных сегодня тайменей.

С удивлением смотрим, как на берегу, словно в сказке вырастает гора из солёной и свежей рыбы. Просто не верится, что в такую компактную посудину, как наша коптильня, может поместиться такое количество рыбы.

Некоторые из засоленных хариусов весьма явно попахивают. Это результат ленности Командора и Лёхи, которые засаливали хариусов, не удалив у них жабры. Вспоминаем по этому поводу все самые «ласковые» слова, которые мы знаем, и начинаем тут же отрывать пахучим хариусам головы. Кроме того, приходится промыть их в воде, разбавленной уксусом.

Эта дополнительная работа отнимает у нас почти час времени, и особенного восторга ни у кого не вызывает. Попутно подсчитываем количество засоленной рыбы. Оказывается, к настоящему моменту нами было поймано и засолено сто семьдесят два хариуса.

Мечтатель ворчит.- Всё ловим, ловим и в соль. Хоть бы поесть дали рыбки вволю.

Заверяем его, что для засолки нужно поймать ещё штук тридцать хариусов, после чего будем ловить их только для еды.

Мечтатель обрадовано потирает руки и заявляет.- Вот это дело. Значит скоро покушаем вкуснятинки…

Готового хариуса мы перекладываем в деревянный ящик, а вместо него в коптильню укладываем ровными слоями куски таймешатины. Коптильня вновь оказывается наполненной почти до краёв, а ведь у нас впереди ещё половина маршрута.

Над рекой начинает медленно спускаться туман. Заметно холодает, на камни и траву выпала обильная роса. По всем приметам похоже, что завтра будет хороший день.

Правда, наш Степаныч из всех примет больше всего верит только в одну — если летают самолёты — значит к хорошей погоде. А хороший день был бы нам очень кстати, ведь завтра днёвка, и пора делать очередную баню.

Над кружевными космами спускающегося тумана, словно по мановению волшебной палочки вдруг вспыхнули нежно розовые блики закатных лучей солнца. Тайга затихла прощаясь с солнечным теплом.

Ребята побросали свои занятия и любовались неповторимой игрой света и тени. Очевидно, именно в такие минуты и нужно заниматься поэзией, потому что я схватился за блокнот и за¬писал туда сложившиеся сами собой строки:

А я, признаться, искренне, давно

Люблю всю прелесть красочных закатов,

Таёжных зорь холодное вино

И тихий звон далёких перекатов.

И мне легко, ведь дали так светлы,

А в сердце с песней

Лето где-то рядом.

И вдаль несутся с криком крохали

Под тихий звон далёких перекатов.

Котуй — загадочный и прекрасный. Часть 1

Котуй — загадочный и прекрасный. Часть 3

Котуй — загадочный и прекрасный. Часть 4